— Побойся бога, Истерлинг… — Пайк умолк, не договорив.
Истерлинг поглядел на него исподлобья.
— Ну что ж, продолжай! — рявкнул он. — Говори, что ты хотел
сказать.
Пайк уныло пожал плечами.
— Ты же знаешь, что я не могу согласиться на такой делёж.
Мои ребята голову мне оторвут, сам понимаешь, если я соглашусь, не
посоветовавшись с ними.
— Тогда бегом ступай советуйся, пока я для наглядности не
разукрасил синяками твою прыщавую физиономию в поучение тем, кто думает, что с
капитаном Истерлингом можно шутки шутить. И передай твоим подонкам, что, если у
них хватит нахальства не принять моё предложение, они могут не трудиться
присылать тебя сюда. Пусть подымают якорь и убираются к чёрту на рога. Напомни
им, что я сказал: «Никогда не зарься на то, что тебе не по зубам». Ступай,
капитан Пайк, доложи им это.
Лишь на борту своего судна дал Пайк волю бушевавшей в нём
ярости. Не меньшую ярость вызвало его сообщение и у матросов, когда остатки
команды собрались на шкафуте. А Тренем ещё подлил масла в огонь:
— Если эта скотина решил изменить своему слову, вы думаете,
он остановится на полпути? Как только мы согласимся на одну десятую, так,
будьте спокойны, он тут же найдёт предлог, чтобы вовсе ничего нам не дать.
Капитан Блад был прав. Мы не должны были связываться с этим негодяем и доверять
ему.
Настроение команды выразил один из матросов:
— Но раз уж мы ему поверили, надо заставить его сдержать
слово.
Пайк был всецело согласен с Тренемом и считал, что дело это
безнадёжное, он подождал, пока возгласы одобрения утихнут.
— Может, вы скажете мне, как это сделать? Нас сорок человек,
а их три сотни. У нас двадцатипушечная бригантина, а у них два фрегата и больше
пятидесяти пушек, потяжелее наших.
Это заставило их задуматься. Потом выступил вперёд ещё один
смельчак:
— Он говорит: одна десятая или ничего. А мы ему отвечаем:
одна треть, и никаких. Есть закон — закон «берегового братства», и мы требуем,
чтобы этот грязный вор сдержал слово, чтобы он произвёл делёжку на тех
условиях, которые сам подписал, когда вербовал нас.
Вся команда, как один, поддержала его.
— Ступай обратно и скажи наш ответ капитану.
— А если он не согласится?
Ответ неожиданно дал Тренем:
— Есть способы его заставить. Скажи ему, что мы поднимем
против него всё «береговое братство». Капитан Блад заставит его поступить по
справедливости. Капитан Блад не очень-то его жалует, и ему это хорошо известно.
Ты напомни это Истерлингу, капитан. Ступай, скажи ему.
Пайк хорошо понимал, что это действительно крупный козырь,
но пойти с этого козыря ему как-то не улыбалось. А матросы обступили его,
осыпали упрёками. Ведь это он уговорил их перейти к Истерлингу. И кто же, как
не он, не сумел с самого начала защитить их интересы? Они своё дело сделали.
Теперь он должен позаботиться о том, чтобы их не обманули при дележе.
И капитан Пайк спустился в шлюпку со своего «Велиэнта»,
стоявшего на якоре у самого входа в гавань, и отправился передать капитану
Истерлингу ответ его команды и припугнуть его законами «берегового братства» и
именем капитана Блада. В груди его теплилась надежда, что это имя поможет и ему
уцелеть.
Свидание состоялось на шкафуте «Авенджера» в присутствии
всей команды и капитана Галлоуэя, всё ещё находившегося на борту этого корабля.
Оно было кратким и бурным.
Когда капитан Пайк заявил, что его команда настаивает на
выполнении условий договора, Истерлинг рассмеялся, и его матросы рассмеялись
вместе с ним. Некоторые из них начали выкрикивать насмешки по адресу Пайка.
— Ну, раз это их последнее слово, приятель, — сказал
Истерлинг, пусть подымают якорь и катятся отсюда ко всем чертям. У меня с ними
больше дел нет.
— Если они подымут якорь и уйдут, это может обернуться хуже
для тебя, — твёрдо сказал Пайк.
— Да ты, никак, ещё угрожаешь мне, разрази тебя гром! — Тело
великана заколыхалось от ярости.
— Я только предупреждаю тебя, капитан.
— Вот оно что! О чём же это ты меня предупреждаешь?
— Предупреждаю, что всё «береговое братство», все пираты
поднимутся против тебя за измену слову.
— За измену слову? — В голосе Истерлинга послышались
визгливые нотки. — Как ты смеешь, паршивый ублюдок, бросать мне в лицо такие
слова! «Измена слову»! — Истерлинг выхватил из-за пояса пистолет. — Вон с моего
корабля и скажи своей своре, что, если к полудню твоя паршивая посудина всё ещё
будет торчать здесь, я её пущу ко дну. Отправляйся!
Пайк весь дрожал от негодования. Оно придало ему храбрости,
и он пошёл со своего главного козыря.
— Что же, прекрасно, — сказал он. — Тогда тебе придётся
иметь дело с капитаном Бладом.
Пайк рассчитывал взять капитана Истерлинга на испуг, но
никак не ожидал, что этот испуг может принять подобные размеры, и не учёл, на
что способен такой человек, как Истерлинг, когда, охваченный паникой,
ослеплённый яростью, он очертя голову ищет выхода.
— Капитан Блад? — повторил Истерлинг и скрипнул зубами; лицо
его налилось кровью. — Значит, ты побежишь жаловаться капитану Бладу? Так
ступай жалуйся сатане в аду! — И он в упор выстрелил капитану Пайку в голову.
Пираты в ужасе отпрянули в сторону, когда тело Пайка рухнуло
на решётку люка. Истерлинг хрипло рассмеялся: видали, мол, слюнтяев! Галлоуэй
невозмутимо взирал на происходящее, его обезьяньи глазки остро поблёскивали.
— Уберите эту падаль! — Истерлинг дымящимся пистолетом
махнул в сторону неподвижного тела. — Вздёрните его на нок-рею. — Пусть эти
свиньи там, на «Велиэнте», знают, что ждёт всякого, кто посмеет перечить
капитану Истерлингу.
Протяжный крик, полный ужаса, скорби и гнева, разнёсся над
палубами бригантины, когда её команда, столпившаяся у левого фальшборта,
увидела сквозь сетку снастей «Гермеса» безжизненное тело своего капитана,
повисшее на нок-рее «Авенджера». Это зрелище настолько приковало к себе все
взоры, что никто не заметил, как к правому борту бригантины неслышно скользнули
две индейские пироги, и высокий мужчина, в чёрном, расшитом серебром костюме,
поднялся по трапу на палубу. Пираты обнаружили его присутствие, лишь когда у
них за спиной прозвучал его ясный, твёрдый голос:
— Я, кажется, немного опоздал.
Все обернулись и увидели, что капитан Блад стоит на крышке
люка, положив левую руку на эфес шпаги; увидели его лицо, затенённое широкими
полями шляпы с плюмажем, и его глаза, в которых горело холодное, чистое пламя
гнева. Поражённые, они смотрели на него, словно на привидение, не веря своим
глазам, спрашивая себя, как он очутился здесь.
