– Прекрати! – немедленно закричала мама. –
Кусит! Гепатита тебе только не хватало.
Мышь про гепатит ничего не знала. Она прохладными ножками
проковыляла мне на руку и там принялась трястись.
Чтоб увернуться от маминого нападения, пришлось сделать
пробежку вокруг помойки и отпустить мыша в мусор. Пускай покушает.
– Я думаю, не имеет смысла спрашивать разрешения
забрать животное домой? – с надеждой поинтересовалась я.
– Ты меня в гроб вгонишь, – взбеленилась озябшая
мама.
– Там еще пара крыс имеется, – из вредности чего
не соврешь, – здоровенные такие, с усами.
Мне захотелось что‑нибудь поджечь для поднятия боевого
духа. Например, город, планету, вселенную. А потом захотелось сунуть в огонь
руку. Пусть она станет такой же искалеченной, как мои рисунки.
Нарисованные лица искажались под жадным пламенем, их глаза
смотрели на меня с испугом и укоризной. Они умирали. Молча. А я стояла рядом и
просто смотрела. Молча. Все что можно было сказать, было уже сказано раньше. А
потом я развернулась и пошла домой. Ощущая, как на плечи навалилась огромная,
как гора, тяжесть. Которая давила меня к земле, и мне показалось, что я снова
могу перестать разговаривать. Догадка требовала проверки, и я громко сообщила
миру, куда ему следует пойти.
Потом выяснилось, что мама чуть не подожгла помойку. Полдома
посмотреть сбежалось. Кто с чем. Особо агрессивные – с охотничьими ружьями. А
вы думали – с ведрами воды? Соседи увидели огонь и подумали, что снова кто‑то
машины палить начал. Орали всей толпой на затравленно озирающуюся маму. Жаль, я
не видела. Меня бы это зрелище несколько утешило.
А мама на меня потом всех собак повесила. Мол, из‑за
тебя такой шум поднялся, теперь соседям на глаза показаться стыдно.
Я‑то тут при чем?
* * *
Если кто не догадался, я – эмо уже полтора года, хотя, если
быть точной, – я такой родилась.
Мама поначалу дико радовалась. Наряжала меня как принцессу.
Которой запрещалось играть на улице, чтоб не испачкаться. Сюсюкалась, носочки
белые, туфли лаковые, локоны завивала, покупала такие пышные платья с
кружавчиками. «Какой обаятельный открытый ребенок!»
А потом ребенок чуть не свихнулся, когда машина сбила
любимую собаку. Щенка. Его Чарликом звали. Такой черный, лохматый, ноги
короткие, а на глазах челка. Ей‑богу! Такая была обалденная челка, что
глаз почти не видно.
Я долго ходила к нему на могилу с цветочками. Странное дело,
мои друзья ходили со мной тоже. И все считали это несчастье страшным
невосполнимым горем. И никому из родителей это не казалось странным.
Иногда мне кажется, что весь мир ополчился против меня.
Иногда это оказывается не так.
Но чаще он все‑таки – против.
Потом много чего случилось. Но главное, о чем стоит
упомянуть, я заметила, что родители постоянно прикидываются. У них тогда
отношения разладились. А они посчитали нужным скрытничать. Лицемерили до
посинения. При мне скрипят зубами друг на друга, правда, по‑тихому. А на
людях – как самые примерные супруги. Потом примирились. Теперь и не узнать, из‑за
чего они тогда разосрались. Но на меня эти игры сильно повлияли. Тогда я
впервые поняла, что тихий обман хуже громкой ссоры. Плохо, когда изображают
чувства, которых нет.
А потом я узнала от Танго про эмо‑культуру. И сразу
поняла – мое.
Некоторые считают, что быть эмо – значит быть узнаваемой. Когда‑то
жил такой классный философ Диоген. Если бы он жил как все, то кто бы догадался,
что этот обычный дядька не просто так погулять вышел. А так народ говорил: «Вот
идет Диоген, который живет в бочке». А чтоб отпали последние сомнения в его
неординарности, он повсюду таскался с горящим фонарем, искал человека. Причем в
зеркало смотреться не считал нужным – и так был уверен, что с ним‑то все
в порядке. Он тоже был эмо. Как иначе?
Быть может, нам взять с него пример? Зажечь фитилек в
керосиновых лампах и отправиться на поиски настоящего человека? А в зеркало мы
смотреться все‑таки будем. Мы пока ни в чем не уверены. Кроме своих
эмоций.
Потом мама решила, что у меня не все в порядке с мозгами,
потому что я могла расплакаться от всякой мелкой несправедливости. Как‑то
даже разревелась, когда какой‑то пьяный малолетний дебил обругал меня
матом. Мат до сих пор на меня плохо действует. Или музыку какую услышу и реву.
Или в кино так переживаю, что потом уснуть не могу.
У меня бабушка была тоже плаксивая, но это от старости. И
ничего я на нее не похожа – она радоваться почти разучилась. Когда мне было
мало лет, я ее страшно жалела.
– Бабушка старая, покажи зубы, – просила я ее по
сто раз на дню.
И она беспрекословно разевала мягкий рот и показывала
единственный зуб. Передний. Желтый. Длинный как монумент мамонтовому бивню.
Потом я узнала, что она мне прабабушка, но от этого жалеть стала еще больше.
Потом мне стало жаль себя, потому что я тоже когда‑то стану страшным
бородавчатым однозубом. А потом принялась жалеть свои зубы. И зря, кстати. Они
отблагодарили меня страшной болью. С которой, по‑моему, ничего не
сравнится. Вот вырасту, повыдергаю их все на фиг. Буду носить самую лучшую
вставную челюсть. Хотя от такой перспективы кому хочешь поплохеет.
Думаете, это эмо ни к чему? Бабушки там всякие и зубы. Черта
с два. Я уверена, что у каждой из вас самые яркие впечатления младенчества
связаны именно с бабушками. Каждой эмо – классную бабушку! Которая хоть и
ворчит, но всегда пожалеет.
Именно бабушка подарила мне коробку разноцветного бисера,
которым я расшила свои первые кеды. Только мы не учли, что бисер советского
изготовления при встрече с дождем линяет как сволочь.
Мама к бабушке относилась как к неизбежной нагрузке.
Примерно так относятся некоторые к дворовым паршивым собакам в будке. Кормят,
поят и стараются пореже вспоминать об их существовании, ожидая освобождения
бревенчатой жилплощади. А по телефону кудахчут приятельницам о своей офигенной
заботливости.
Мне кажется, если ее захватит гестапо, то она и под пытками
примется изображать примерную гражданку. Я пробовала с ней поговорить
начистоту. И что вы думаете? Ее больше всего волнует внешняя сторона вопроса.
Выгляди как все, молчи почаще, не показывай виду, если тебе плохо, слушайся
старших. То есть не отличайся от мамочки, но не смей быть лучше. А главное‑не
порть маме налаженную жизнь. Ане то…
Иногда мне кажется, что причинение боли – главная задача
моих близких.
