– А самые непонятные те, кто хочет нас запретить.
– Хотите фокус‑покус? – предложил Вайпер. Он
поозирался по сторонам, выискал что‑то на фасаде ближайшего здания и
уставился вверх, задрав голову.
Мы немедленно последовали его примеру. Вайпер приложил лицо
к камере, как снайпер. Мы не поняли в чем дело, но решили, что так надо. Скоро
все проходящие мимо стали задирать головы вверх. Но поскольку там ничего
интересного не обнаруживалось, спешили дальше.
– И в чем соль покуса? – не выдержала Оля,
поправляя волосы.
– Да пошли они все! По идее, сейчас вокруг нас должна
собраться толпа. И где она, я вас спрашиваю?
Ожидаемой толпы не наблюдалось.
Отбесившись по пути, мы вошли в парк жутко непонятные. И
бродили по его дорожкам один непонятнее другого. Фиксируя внимание только друг
на друге. Как заговорщики. Потом мы аккуратно повалялись на газоне. Не то чтобы
очень хотелось, но не упускать же в самом деле такой случай.
– Ну и жарища сегодня! – Оля с вожделением
смотрела на прохладные струи фонтана.
– И не думай! – Танго ловко цапнул ее за загорелую
ногу.
Раз омовения в фонтане не получилось, мы медленно поползли
дальше. По пути мы с Кириллом отстали и «потерялись».
– Надеюсь, они не обидятся?
– А что если и так? Я их не приглашал.
– И я тоже. Это все Танго виноват.
На каменном парапете возлежал бесформенный нищий. В позе
Данаи, покинутой коварным Зевсом. Лицо сочилось довольством. Шагов за десять мы
поняли, почему все предпочитают обходить Данаю по другой стороне.
Оказывается, запах бомжа обыкновенного обладает свойством
колючей проволоки и концентрированной серной кислоты одновременно.
– Его смело можно нанимать сторожем в любой банк. Ни
один грабитель не выдержит такой атаки.
Меня поразило количество одежды на источнике вони. Штанов
пять, курток не менее трех, а сверху тулуп женский. Остальное я разглядеть не
успела.
– Почему он не моется? Сейчас же лето?
– Не может. Шмотки к нему приросли. Теперь отодрать
можно только с мясом.
– А куда милиция смотрит?
– Милая, наша милиция без денег и пукать не будет.
– Ну и славно. Меньше вони.
– Эх, сейчас бы на природу… – тоскливым голосом
прокричал мне в ухо Кирилл.
– Природа? Это где сплошные пьяницы и много мусора?
Удивленный, Кирилл сначала не нашелся что ответить:
– Нет. Природа – это много чистого воздуха, и можно
ходить между деревьев босиком по траве.
* * *
– Мы поедем на море, – радостно сообщил мне
Митька.
Мне сейчас на море не хотелось по‑любому. У меня в голове
другие планы. В которых нет моря, зато есть Кирилл.
– С кем? – спросила я у брата, втайне надеясь, что
мама тоже захочет поплескаться.
– С папой. Он на хвоста приятелю сел. Там еще девчонка
будет. Малявка. На год младше меня, – взрослого Митьку явно не вдохновляла
возможность провести время, играя с таким ничтожеством.
– А мама?
– Ей соленая вода не нравится.
Знать бы, что ей вообще нравится. Не мама, а клубок
пресмыкающихся. Никуда она не поедет. Чтоб страдать без нормального отпуска. А
обвинит в этом меня.
– Если бы не Стася, я бы точно поехала, – громко
провозгласила мама, стоя в коридоре.
Удобная дислокация. Вроде как к папе обращается, но чтоб и
дочь не забывала, какая она свинья. Понимая абсурдность своего демарша, я все‑таки
крикнула.
– Я вполне пару недель смогу прожить без вас. Мама
мигом очутилась у моей двери:
– И таскать сюда своего наркомана!
– Да не буду я никого сюда таскать! Хочешь, оставь
ключи соседке или тетке. Пусть проверяют хоть по сто раз на дню.
– А днем проверять нечего. Днем такие дела не делаются!
А по ночам другие нормальные люди спят. Так что этот номер не пройдет.
Интересно, когда я дотяну до маминого возраста, я тоже буду
считать, что «такие дела» делаются только по ночам? Причем только не
«нормальными». Потому что «другие нормальные люди» спят, вместо того чтобы
заниматься «такими делами». И как только они исхитрились нас с Митькой зачать?
Уму непостижимо.
– Ну и фиг с тобой. Парься в городе. Так всю жизнь
перед телевизором просидишь до старости. А потом и вспомнить будет нечего.
Фыркнув, мама, чтоб было что вспоминать в старости, гордо
удалилась тиранить папу. Который никак не мог самостоятельно найти свои
единственные ветхозаветные плавки.
– Лучше новые купи, – вмешалась я в их спор,
сопровождающийся заглядыванием в странные для плавок места типа полки с
кастрюлями и коробок с обувью.
– Вот еще. Они еще совсем прочные. Сейчас таких не
купить, – папина привязанность к своим вещам иногда зашкаливает.
Найденные в коробке среди зимних шапок драгоценные трусы
прямо у нас на глазах доедала моль.
– Она ж синтетику не жрет? – ужаснулся
обескураженный папа.
– А ты ее пожалей, у нее животик, наверное,
болит, – ехидничала я. – Мама, своди его в магазин, не то он попросит
тебя их заштопать.
Впервые со мной согласились. Более того, они признали
Митькино право на первые в жизни настоящие купальные трусики. Он взвизгнул от
восторга, но, пристыженный отвешенным подзатыльником, тут же умолк.
– Если будешь себя громко вести, ничего не
купим, – пригрозила мама.
Только что у меня на глазах мама прихлопнула Митькину эмоцию
радости.
– Что ты надулся как мышь на крупу? Я не пойду с
мальчиком, у которого кислая рожа.
Бац! Вторую эмоцию постигла участь первой.
И они ушли, неся равнодушные лица как вывески, на которых
забыли написать текст.
* * *
Папа со счастливым Митькой укатили на машине приятеля.
Который никак не смог уговорить свою маленькую дочь выйти поздороваться. Митька
презрительно надувал губы и изображал бывалого путешественника, когда тащил
свою тяжелую сумку. Из которой торчали ракетки для бадминтона.
