В то утро тетушкой Питти было принято тягостное решение зарезать
этого патриарха, пока он не отдал богу душу по причине преклонного возраста и
тоски по своему давно уже съеденному гарему. День за днем он чах в опустевшем
курятнике, слишком удрученный, чтобы кукарекать. Когда дядюшка Питер свернул
ему шею, деликатную душу тетушки Питтипэт внезапно одолели сомнения: допустимо
ли насладиться этой птицей в кругу семьи, в то время как многие из друзей
неделями не могут отведать куриного мяса, и она решила пригласить гостей.
Мелани, которая была уже на пятом месяце и давно перестала принимать у себя и
появляться в обществе, пришла от этой затеи в ужас. Но тетушка Питти на сей раз
проявила твердость. Было бы крайне эгоистично самим съесть всего петуха, а если
Мелани подтянет верхний обруч кринолина повыше, никто ничего и не заметит, тем
более что она такая плоскогрудая.
— Ах, тетя Питти, не хочу я принимать никаких гостей,
когда Эшли…
— Так ведь это, если бы Эшли.., если бы его больше не
было, — дрожащим голосом произнесла тетя Питти, ибо в душе была убеждена,
что Эшли мертв. — Но он, поверь мне, не больше мертв, чем мы с тобой, а
тебе полезно немножко побыть с людьми. И я приглашу еще Фэнни Элсинг. Миссис
Элсинг просила повлиять на нее, чтобы она перестала чураться общества.
— Нет, тетя Питти, мне кажется, это жестоко — принуждать
Фэнни появляться на людях, когда бедняжка Даллас так недавно…
— Ну вот, Мелани, сейчас ты доведешь меня до слез, если
будешь спорить. Насколько я понимаю, я твоя тетка и знаю что к чему. Я хочу
позвать гостей.
Итак, тетя Питти настояла на своем, и в последнюю минуту к
ней прибыл гость, которого она не ждала и отнюдь не жаждала видеть. Когда запах
жареного петуха распространился по дому, Ретт Батлер, только что возвратившийся
из одной из своих таинственных поездок, появился в дверях с большой нарядной
коробкой конфет под мышкой и кучей двусмысленных комплиментов по адресу тетушки
Питти на устах, после чего уже нельзя было не пригласить его к столу, хотя
тетушке Питти было хорошо известно, какого мнения о нем доктор Мид и его
супруга и как Фэнни Элсинг настроена против всех мужчин, не надевших военной
формы. Ни чета Мидов, ни Фэнни не поздоровались бы с ним при встрече на улице,
но в доме друзей они вынуждены будут соблюдать приличия. Притом кроткая Мелани
решительнее, чем когда-либо, оказывала ему теперь покровительство. После того
как благодаря его стараниям Мелани получила известие об Эшли, она публично
заявила, что, пока она жива, двери ее дома всегда будут открыты для мистера
Батлера, что бы люди про него ни говорили.
Опасения тетушки Питти немного ослабели, когда она увидела,
что Ретт на этот раз расположен быть паинькой. Он с таким почтительным
сочувствием уделял внимание Фэнни, что она даже улыбнулась ему, и ужин прошел
отлично. Это было королевское пиршество. Кэйри Эшберн принес немного чаю, который
он обнаружил в кисете одного из пленных янки, отправляемых в Андерсонвилл, и
всем досталось по чашечке чаю, слегка отдававшего табаком. Все получили также
по крошечному кусочку жесткого старого петуха с соответствующим количеством
соуса из кукурузной муки с луком, по мисочке гороха и по хорошей порции риса с
подливкой, правда несколько водянистой из-за нехватки муки. На десерт был подан
пирог со сладким картофелем, за которым последовала принесенная Реттом Батлером
коробка конфет, и после того как за стаканом ежевичного вина он угостил
джентльменов еще и гаванскими сигарами, все единодушно признали, что это был
Лукуллов пир.
Когда джентльмены присоединились к дамам на веранде,
разговор обратился к войне. Разговор всегда обращался теперь к войне; о чем бы
кто ни заговорил — о печальных ли событиях, о веселых ли — все начиналось с
войны и сводилось к войне: военные увлечения, военные свадьбы, чья-то смерть на
поле боя или в госпитале, лагерные происшествия, бои, походы, храбрость,
трусость, горе, веселье, утраты и надежды. Всегда, всегда надежды. Твердые,
неколебимые, несмотря на все понесенные, летом потери.
Когда капитан Эшберн сообщил, что он попросился на фронт и
ему разрешили отбыть из Атланты в армию под Далтоном, дамы готовы были
расцеловать его искалеченную руку и, пряча переполнявшую их гордость, наперебой
принялись утверждать, что он не должен уезжать — кто же тогда будет ухаживать
за ними?
Услышав подобное заявление из уст таких добродетельных
матрон, как миссис Мид и Мелани, и незамужних дам, как тетушка Питти и Фэнни,
молодой капитан был сконфужен, но чрезвычайно доволен: ему хотелось верить, что
и Скарлетт такого же мнения.
— Да будет вам, не успеете вы оглянуться, как он
воротится домой, — сказал доктор, обнимая Кэйри за плечи, — Еще одна
короткая схватка, и янки покатятся обратно в Теннесси. А там уж за них
возьмется генерал Форрест. Вас, дорогие дамы, близость янки отнюдь не должна
тревожить: генерал Джонстон со своими солдатами стоит в горах как неприступный
бастион. Да, да, как неприступный бастион, — повторил он с особым
смаком. — Шерману там никогда не пройти. Ему нипочем не пробиться сквозь
заслон старины Джо.
Дамы одобрительно улыбались: любое высказывание доктора Мида
воспринималось как непреложная истина. В конце концов, мужчины разбираются в
таких делах лучше женщин, и если доктор сказал, что генерал Джонстон —
неприступный бастион, значит, так оно и есть. Тут Ретт Батлер заговорил. После
ужина он до этой минуты не промолвил ни слова, сидя в полумраке веранды и держа
на коленях спящего ребенка, прислонившегося головкой к его плечу, и только чуть
заметная усмешка трогала уголки его губ.
— Сдается мне, если, конечно, верить слухам, что в
распоряжении Шермана сейчас, после того как он получил подкрепление, свыше ста
тысяч солдат, так?
Ответ доктора на этот неожиданный вопрос прозвучал резко.
Доктор чувствовал себя не в своей тарелке с первой же минуты, как только
обнаружил среди гостей этого человека, который был ему глубоко антипатичен, и
лишь уважение к мисс Питтипэт и сознание, что он находится под ее кровом,
заставляли его не проявлять слишком открыто своих чувств. — Ну и что же,
сэр? — буркнул он в ответ.
— А капитан Эшберн, по-моему, только что сообщил нам,
что в распоряжении генерала Джонстона всего сорок тысяч солдат, считая и тех
дезертиров, которых убедили возвратиться под наши знамена после одержанной нами
последней победы.
— Сэр! — негодующе воскликнула миссис Мид. —
В армии конфедератов нет дезертиров. — Прошу прощения, — с притворным
смирением поправился Ретт. — Я имел в виду те несколько тысяч воинов,
которые позабыли вернуться в свою часть из отпуска, а также тех, кто после
шестимесячного залечивания ран продолжает оставаться дома, занимаясь своими
обычными делами или весенней пахотой.
Глаза его насмешливо блеснули, и миссис Мид оскорбление
поджала губы. А Скарлетт, заметив ее замешательство, едва не хихикнула: Ретт
попал не в бровь, а в глаз. Сотни солдат скрывались в горах и на болотах,
отказываясь повиноваться военной полиции, пытавшейся погнать их обратно на
фронт. Они открыто заявляли, что эту «войну ведут богачи, а кровь проливают
бедняки» и они сыты войной по горло. Но гораздо больше было таких, которые не
имели намерения совсем дезертировать из армии, хотя и числились в списках
дезертиров. К ним принадлежали те, кто на протяжении трех лет тщетно дожидался
отпуска и все это время получал из дома полуграмотные каракули, извещавшие:
