«Мы голодаем…», «В этом году не снимем урожая — пахать
некому. Мы голодаем…», «Уполномоченный забрал поросят, а мы уж который месяц не
получаем от тебя денег. Едим один сушеный горох ».
И этот хор голосов непременно множился: «Мы все голодаем — и
жена твоя, и твои ребятишки, и твои родители. Когда же это кончатся-то? Скоро
ль ты приедешь домой? Мы голодаем; голодаем…» И когда в поредевшей армии были
отменены отпуска, солдаты самовольно ушли домой, чтобы вспахать землю, посеять
хлеб, починить дома и поправить изгороди. Полковые командиры, зная, что
предстоят жаркие бои, посылали этим солдатам письма, прося вернуться в часть,
и, понимая положение вещей, обещали, что с нарушителей ничего не спросится.
Чаще всего солдаты возвращались, если видели, что в ближайшие месяцы их близким
голод не грозит. Эти «пахотные отлучки» не ставились на одну доску с дезертирством
перед лицом неприятеля, но они не могли не ослаблять армии.
Доктор Мид поспешил нарушить неловкое молчание. Голос его
звучал холодно:
— Численное превосходство сил противника над нашими
вооруженными силами никогда не имело существенного значения. Один конфедерат
стоит дюжины янки.
Дамы закивали. Эта истина была всем известна.
— Так было в первые месяцы войны, — сказал Ретт
Батлер. — Возможно, так было бы и сейчас, будь у конфедератов пули для
винтовок, сапоги на ногах и не пустой желудок. А вы что скажете, капитан
Эшберн?
Он говорил вкрадчиво и все с тем же показным смирением.
Кэйри Эшберн был в большом затруднении, так как он — по всему было видно — тоже
крепко недолюбливал капитана Батлера и охотно принял бы сторону доктора, но
лгать Кэйри не умел. Потому он и попросился на фронт, невзирая на свою
искалеченную руку, что понимал то, чего не понимало гражданское население
города, — серьезность положения. И таких, как он, было немало — немало
одноногих калек, ковылявших на деревяшках, одноруких, или с оторванными
пальцами, или слепых на один глаз, которые, безропотно оставив работу в
интендантских службах, в госпитале, в железнодорожном депо или на почте,
возвращались в свои прежние войсковые части. Они знали, что старине Джо нужен
сейчас каждый солдат.
Капитан Эшберн ничего не ответил, и доктор Мид, потеряв
терпение, загремел:
— Наши солдаты и раньше сражались без сапог и с пустым
желудком и одерживали победы. И они снова будут сражаться и победят! Говорю
вам: генерала Джонстона не выбить с его позиций! Горные твердыни всегда, во все
времена служили надежным оплотом против захватчиков. Вспомните.., вспомните про
Фермопилы!
Как ни старалась Скарлетт что-нибудь вспомнить, слово
«Фермопилы» ничего ей не говорило.
— Но они же погибли там все, при Фермопилах, все до
единого солдата, разве не так, доктор? — спросил Ретт, и губы его дрогнули
— он, казалось, с трудом сдерживал смех.
— Вы, должно быть, смеетесь надо мной, молодой человек!
— Что вы, доктор! Помилуйте! Вы меня не поняли. Я
просто хотел получить у вас справку. Я плохо помню античную историю. —
Если потребуется, наши солдаты тоже полягут все до единого, но не допустят,
чтобы янки продвинулись в глубь Джорджии, — решительно заявил
доктор. — Только этого не будет. Они выбьют янки из пределов Джорджии после
первой же схватки.
Тетушка Питтипэт торопливо поднялась с кресла и попросила
Скарлетт сыграть для гостей что-нибудь на фортепьяно и спеть. Она видела, что
разговор быстро принимает бурный и опасный оборот.
Она с самого начала знала, что не обойдется без
неприятностей, если оставить Ретта Батлера ужинать. С ним никогда не обходится
без неприятностей. Она просто не понимала, как этот человек умудряется всегда
всех бесить. О господи, господи! И что только Скарлетт находит в нем! И как
дорогая Мелани решается его защищать!
Скарлетт поспешно направилась в гостиную, а на веранде
воцарилась тишина, насыщенная неприязнью к Ретту Батлеру. Как может кто-то не
верить всем сердцем и всей душой в непобедимость генерала Джонстона и его
солдат? Верить — это священный долг каждого. А тот, чье вероломство лишило его
этой веры, должен хотя бы из чувства приличия держать язык за зубами.
Скарлетт взяла несколько аккордов, и из гостиной донеслись
печальные и нежные слова популярной песни:
В палату, пропахшую кровью,
Где рядом — живой и мертвец,
Одаренный чьей-то любовью,
Доставлен был юный храбрец.
Столь юный, любимый столь нежно.
И зримо на бледном челе
Мерцал приговор неизбежный:
Он скоро истлеет в земле.
— «В поту золотистые кудри…» — грустило глуховатое
сопрано Скарлетт. Тут Фэнни, приподнявшись с кресла, крикнула слабым,
сдавленным голосом:
— Спойте что-нибудь другое!
Музыка оборвалась. Скарлетт растерянно умолкла. Затем
поспешно заиграла вступление к «Серым мундирам», но, вспомнив, как трагичен
конец и этой песни, совсем смешалась и взяла неверный аккорд. После этого
фортепьяно некоторое время молчало, ибо Скарлетт окончательно стала в тупик: во
всех песнях была печаль, смерть, разлука.
Ретт встал, положил Уэйда на колени Фэнни Элсинг и скрылся в
гостиной.
— Сыграйте «Мой дом, мой Кентукки», — спокойно
подсказал он, и Скарлетт обрадованно заиграла и запела. Сочный бас Ретта вторил
ей, и когда они начали второй куплет, напряжение на веранде стало ослабевать,
хотя, видит бег, и эту песню никак нельзя было назвать веселой.
Еще день, еще два свою ношу нести
И не ждать ниоткуда подмоги.
Еще день, еще два но дорогам брести,
Здравствуй, дом мой, о мой Кентукки…
Пока что все предсказания доктора Мида сбывались. Генерал
Джонстон и в самом деле стоял как неприступный, несокрушимый бастион в горах
под Далтоном в ста милях от Атланты. Так незыблемо он стоял и так ожесточенно
противился стремлению Шермана проникнуть в долину и двинуться к Атланте, что
янки отошли назад и созвали совещание. Поскольку им не удавалось прорвать серые
линии ударом в лоб, они под покровом ночи пошли горными тропами в обход,
рассчитывая напасть на Джонстона с тыла и перерезать железнодорожные пути у
Резаки, в пятнадцати милях от Далтона.
Как только эти две драгоценные полоски стали оказались под
угрозой, конфедераты покинули с такой отчаянной решимостью защищаемые ими
стрелковые гнезда и форсированным маршем при блеске звезд двинулись к Резаке
наиболее коротким, прямым путем, и янки, спустившись с предгорий, вышли прямо
на них, но войска южан были уже готовы к встрече: брустверы возведены, батареи
расставлены, солдаты лежали в окопах, ощетинившись штыками, — все было как
под Далтоном.
Когда от раненых, прибывавших из Далтона, начали поступать
отрывочные сведения об отступлении старины Джо к Резаке, Атланта была удивлена
и слегка встревожена. Маленькое темное облачко появилось на северо-западе —
первый вестник надвигающейся летней грозы.
