О чем думает генерал, позволяя янки продвинуться на
восемнадцать миль в глубь Джорджии? Горы — это природная, естественная крепость,
вот и доктор Мид так говорил. Почему же старина Джо не задержал противника там?
Войска Джонстона оказали отчаянное сопротивление у Резаки и
снова отразили атаку янки, но Шерман повторил свой фланкирующий маневр, обошел
противника, взяв его в полукольцо, переправился через реку Оостанаула и создал
угрозу железнодорожной линии в тылу у конфедератов. И снова серые мундиры
спешно покинули свои красные глиняные окопы, чтобы отстоять железнодорожное
полотно, и, усталые, измотанные боями, переходами, недосыпанием и как всегда
голодные, совершили еще один быстрый бросок в глубь долины. Опередив янки, они
вышли к маленькому селению Калхоун, в шести милях от Резаки, окопались и к
приходу янки готовы были к обороне. Атака повторилась, завязалась жестокая
схватка, и нападение было отбито. Измученные конфедераты повалились на землю,
побросав винтовки, моля бога о передышке, об отдыхе. Но отдыха для них не было.
Шерман неумолимо, шаг за шагом приближался, обходя их с флангов, вынуждая снова
и снова отступать, дабы удерживать железнодорожные пути у себя за спиной.
Конфедераты спали на ходу, слишком измученные, чтобы о
чем-нибудь думать. Но когда их сознание в какой-то миг прояснялось, они верили
в старину Джо. Они понимали, что отступают, но знали также, что ни разу не были
побиты. Просто их было слишком мало, чтобы одновременно и удерживать позиции, и
препятствовать обходным маневрам Шермана. Они могли побить янки и били их
всякий раз, когда те останавливались и вступали в схватку. Каков будет конец
этого отступления, они не знали. Но старина Джо знал, что делает, и этого им
было довольно. Он искусно проводил отступление, ибо убитых с их стороны было
немного, а янки они поубивали и забрали в плен великое множество. Сами они не
потеряли ни одного фургона и только четыре орудия. Не потеряли они и
железнодорожных путей у себя в тылу. Шерману не удалось их захватить — не
помогли ни фронтальные атаки, ни кавалерийские налеты, ни обходные маневры.
Железная дорога. Она по-прежнему была в их руках — эти узкие
полоски металла, убегавшие, виясь, по залитым солнцем полям вдаль, к Атланте.
Люди устраивались на ночлег так, чтобы видеть поблескивавшие при свете звезд
рельсы. Люди падали, сраженные пулей, и последнее, что видел их угасающий взор,
были сверкающие под беспощадным солнцем рельсы и струящееся над ними знойное
марево.
Войска отходили в глубь страны по долине, а впереди них
откатывалась армия беженцев. Плантаторы и безземельные, богатые и бедные, белые
и черные, женщины и дети, старики и калеки, раненые и умирающие и даже женщины
на сносях запрудили дороги к Атланте: они шли пешком, они ехали на поездах,
верхом, в экипажах, на повозках, доверху загруженных сундуками и всякой
домашней утварью… На пять миль впереди отступающей армии катилась волна
беженцев, застревая в Резаке, в Калхоуне, Кингстоне — каждый раз в надежде
услышать, что янки отброшены назад и путь домой свободен. Но не было для них
пути обратно по этой солнечной долине. Серые ряды солдат проходили мимо
покинутых поместий, брошенных ферм, опустевших хижин с распахнутыми настежь
дверями. Кое-где можно было увидеть одинокую фигуру женщины, не покинувшей
родного гнезда, и возле нее кучку перепуганных рабов. Женщины выходили на
дорогу, чтобы приветствовать солдат, напоить жаждущих свежей водой, принесенной
в ведерке из колодца, перевязать раненых или похоронить мертвых на своем
семейном кладбище. Но чаще солнечная долина казалась совсем безлюдной и
заброшенной — лишь палимые солнцем посевы одиноко стояли в полях.
Снова обойденный с флангов под Калхоуном, Джонстон отступил
к Адаирсвиллу, где завязалась жаркая перестрелка, оттуда — к Кассвиллу и затем
дальше на юг, к Картерсвиллу. Теперь уже неприятель продвинулся на пятьдесят
пять миль от Далтона. Проделав еще пятнадцать миль по дороге отступлений и
боев, серые цепочки заняли твердый оборонительный рубеж под Ныо-Хоуп-Черч и
окопались. Синие цепочки неотвратимо наползали, извиваясь как невиданные змеи,
ожесточенно нападали, жалили, оттягивали свои поредевшие ряды назад и бросались
в атаку снова и снова. Жестокие бои под Нью-Хоуп-Черч длились безостановочно
одиннадцать суток, и все атаки противника были отбиты в кровавом бою. После
чего Джонстон, снова обойденный с флангов, отступил со своей обескровленной
армией еще на несколько миль.
Потери армии конфедератов при Ныо-Хоуп-Черч убитыми и
ранеными были огромны. Поезда с ранеными прибывали в Атланту один за другим, и
город пришел в смятение. Такого количества пострадавших здесь не видели ни
разу, даже после битвы при Чикамауге. Госпитали были переполнены, раненые
лежали прямо на полу в опустевших складах и на кипах хлопка — в хранилищах. Все
гостиницы, все пансионы и все частные владения были забиты жертвами войны. Не
избег этой участи и дом тетушки Питтипэт, хотя она и пробовала протестовать,
заявляя, что это верх неприличия! — держать в доме незнакомых мужчин,
особенно когда Мелани в интересном положении и может выкинуть от страшного
зрелища крови и ран. Но Мелани подтянула повыше верхний обруч своего кринолина,
дабы скрыть выступающий живот, и раненые наводнили кирпичный дом. Один за
другим потекли дни беспрерывной стряпни, стирки, скатывания бинтов, щипания
корпии, перекладываний, приподниманий, обмахиваний веерами, вперемежку с
жаркими бессонными ночами под аккомпанемент бессвязных выкриков раненых,
мечущихся в бреду в соседней комнате. Когда задыхающийся город больше уже
никого не мог вместить, поток раненых был направлен в госпитали Мейкона и
Огасты.
Хлынувшая в Атланту волна раненых принесла с собой ворох
разноречивых сообщений; приток беженцев рос, затопляя и без того забитый людьми
город, и охваченная волнением Атланта гудела. Маленькое облачко, появившееся на
небосклоне, стремительно росло, превращаясь в огромную зловещую грозовую тучу,
и на город повеяло леденящим душу ветром.
Никто еще не утратил веры в непобедимость армии, но никто —
никто из гражданского населения во всяком случае — не верил больше в генерала
Джонстона. От Нью-Хоуп-Черч было всего тридцать пять миль до Атланты! За три
недели генерал Джон-стон позволил янки отбросить его войско на шестьдесят пять
миль! Почему, вместо того чтобы остановить янки, он беспрерывно отступает? Он
тупица и даже того хуже. Седобородые мужи из войск внутреннего охранения и
милиции, благополучно пересидевшие все бои в Атланте, утверждали, что они
провели бы эту кампанию куда лучше, и в доказательство чертили на скатертях
карты военных действий. Генерал Джонстон, вынужденный отступать все дальше и
дальше, когда его войско совсем поредело, в отчаянии воззвал к губернатору
Брауну, прося о подкреплении за счет именно этих гарнизонных служак, но те
чувствовали себя в полной безопасности. Ведь губернатор уже однажды не внял
такому же требованию со стороны Джефа Дэвиса. Чего ради станет он удовлетворять
просьбу генерала Джонстона?
Бои и отступления! И снова бои, и снова отступления!
Двадцать пять суток почти ежедневных боев и семьдесят пять миль отступлений
выдержала армия конфедератов. Теперь уже Нью-Хоуп-Черч остался позади,
превратившись в еще одно воспоминание в ряду других таких же безумных
воспоминаний, в которых, как в кровавом тумане, смешалось все: и жара, и пыль,
и голод, и усталость.., и шлеп, шлеп сапогами по красным колеям дорог, и шлеп,
шлеп по красной слякоти.., в бой, и отходи, и окапывайся, и снова в бой, и
снова отходи, и снова окапывайся, и снова в бой… Нью-Хоуп-Черч был кошмаром уже
из какой-то другой жизни, и таким же кошмаром был и Биг-Шэнти, где внезапно
повернули и ударили по янки, налетели на них как черти. Но сколько бы они ни
били янки, оставляя позади усеянные синими мундирами поля, вокруг снова были
янки, снова свежие и свежие пополнения, снова с северо-востока наползало
зловещее синее полукольцо, прорываясь в тыл конфедератам, к железной дороге, к
Атланте!
