Вдова, да еще с ребенком, находится в незавидном положении
по сравнению с такими юными вертушками, думала Скарлетт. Впрочем, в эти
будоражащие дни всеобщего ликования она меньше чем когда-либо ощущала тяжесть
своего вдовства и материнства. Днем — работа в госпитале, вечером — танцы. У
нее почти не оставалось времени для Уэйда. Порой она вообще подолгу не
вспоминала о том, что у нее есть сын!
Жаркими влажными летними ночами двери всех домов в Атланте
были распахнуты настежь для воинов — защитников города. Все богатые дома — от
улицы Вашингтона до Персиковой улицы — сияли огнями; там принимали
перепачканных окопной грязью солдат, и в тихом ночном воздухе далеко
разносились звуки банджо и скрипок, топот танцующих ног, веселые взрывы смеха.
Люди группами собирались вокруг фортепьяно, и все увлеченно пели «Письмо твое
пришло, ах, слишком поздно», а оборванные, но галантные кавалеры бросали
многозначительные взгляды на девиц, которые в ответ хихикали, прикрываясь
веерами из индюшачьих перьев и давая понять, что не следует тянуть, не то будет
слишком поздно. Сами девушки, когда это от них зависело, не откладывали теперь
дела в долгий ящик. Захваченные в водоворот истерического веселья и всеобщего
возбуждения, они очертя голову вступали в браки. Не счесть свадеб, сыгранных в
тот месяц, когда генерал Джонстон удерживал неприятеля у горы Кеннесоу! Счастливые,
стыдливо разрумянившиеся невесты венчались в наспех одолженных у десятка
подружек подвенечных нарядах. Сабли женихов постукивали о заплатанные штаны. Не
счесть восторгов, не счесть волнений, не счесть балов! Ура! Генерал Джонстон
удерживает неприятеля в двадцати двух милях от города!
Да, позиции конфедератов на подступах к горе Кеннесоу были
неприступны. После двадцати пяти дней боев генералу Шерману пришлось в этом
убедиться, ибо потери он понес огромные. И тогда, прекратив лобовую атаку, он
снова произвел широкий обходной маневр и сделал попытку вклиниться между армией
конфедератов и Атлантой. Его стратегия снова дала результаты. Дабы защитить
свой тыл, Джонстон был вынужден оставить горные выси, на которых он так хорошо
укрепился. В этих боях он потерял треть своих людей; остатки его истощенной
армии отступили под дождем к реке Чаттахучи. Конфедератам не приходилось больше
рассчитывать на подкрепление, в то время как к Шерману по железной дороге,
которая теперь от самого Теннесси до линии огня находилась в руках янки,
ежедневно прибывали свежие части и продовольствие. В результате серые линии
были отброшены еще дальше в сторону Атланты.
После потери этих считавшихся неприступными позиций по
городу прокатилась новая волна паники. В период двадцатипятидневного
безудержного веселья все заверяли друг друга, что нового отступления больше уж
никак не может произойти. И вот оно произошло! Но, без сомнения, генерал не
позволит янки переправиться через реку на другой берег. Однако что говорить,
река совсем близко — в каких-нибудь семи милях от города!
Но Шерман снова обошел конфедератов с фланга, переправившись
через реку выше по течению, и изумленные серые шеренги поспешили броситься в
мутную желтую воду, чтобы стать живым заслоном между захватчиками и Атлантой, и
наспех зарылись в неглубокие окопы в долине Персикового ручья к северу от
города. Охваченная паникой Атланта агонизировала.
Бои и отступления! Бои и отступления! И с каждым новым
отступлением янки все ближе к городу. Долина Персикового ручья всего в пяти
милях от Атланты! О чем думает генерал?
Крик «Дайте нам генерала, который бы сражался и не
отступал!» достиг Ричмонда. В Ричмонде понимали, что с потерей Атланты война
будет проиграна, и когда армия отступила за Чаттахучи, генерал Джонстон был
отстранен от командования. Во главе армии стал генерал Худ, один из корпусных
командиров, и город вздохнул свободнее. Худ не будет отступать. Кто-кто, только
не этот высоченный кентуккиец с развевающейся бородой и огненным взглядом! Худ
был известен своей бульдожьей хваткой. Он прогонит янки, загонит их за реку и
будет гнать все дальше и дальше той же дорогой обратно до самого Далтона. Но из
армии долетал другой крик: «Верните нам старину Джо!», ибо солдаты проделали со
стариной Джо весь путь, милю за милей, от Далтона, и в армии знали то, чего не
могло знать гражданское население, — против каких превосходящих сил
противника вели они бои.
А Шерман не стал ждать, пока генерал Худ приведет свои
войска в боевую готовность для наступления. На другой же день после назначения
нового командующего армией Шерман совершил быстрый решительный бросок, ударил
по маленькому городку Декейтеру в шести милях от Атланты, захватил его и
перерезал железную дорогу, соединявшую Атланту с Огастой, Чарльстоном,
Уилмингтоном и Виргинией. Это был сокрушительный удар. Настало время
действовать решительно. Атланта призывала к действию!
Наконец в один изнуряюще знойный июльский день после полудня
ее желание осуществилось. Генерал Худ не только сражался и не отступал. Он
поднял свои серые цепочки из окопов у Персикового ручья и бросил в яростную
атаку на вдвое превосходящие их численностью синие мундиры Шермана.
Перепуганное население прислушивалось к гулу канонады и
треску тысяч ружейных залпов, доносившихся столь явственно, словно бой шел в
соседнем квартале, а не в пяти милях от центра города, и молило господа, чтобы
атака Худа отбросила янки назад. Все слышали залпы орудий, видели клубы дыма,
нависшие над верхушками деревьев, но проходил за часом час, а о том, как
развивается бой, можно было только строить догадки.
Лишь на исходе дня начали поступать первые вести —
противоречивые, неопределенные, устрашающие; их приносили те, кто был ранен в
начале сражения и теперь добрался до города. Поодиночке и группами появлялись
они на улицах — менее тяжело раненные помогали тем, кто еле волочил ноги. И вот
уже через весь город по направлению к госпиталям непрерывной струей стал литься
людской поток: черные от порохового дыма, грязи и пота лица, зияющие,
неперевязанные раны, сгустки засохшей крови и над ними мухи, тучи мух.
Дом тетушки Питти первым попадался им на пути на северной
окраине города, и один за другим они добирались до калитки, тяжело опускались
на лужайку перед домом и хрипло взывали:
— Пить!
В душном послеполуденном мареве тетушка Питти и все ее
домочадцы, белые и черные, стояли во дворе с ведрами воды и бинтами, черпая
чешками воду и перевязывая раны, пока не иссякли все бинты и не были разорваны
на полосы последние простыни и полотенца. Тетушка Питти, забыв о том, что она не
выносит вида крови и всегда при этом лишается чувств, усердно оказывала помощь
раненым, пока ее маленькие ножки в чрезмерно узких ботиночках не отекли так,
что уже отказывались ее держать. Даже Мелани, отбросив стыдливость, несмотря на
свой заметно округлившийся живот, лихорадочно трудилась бок о бок с Присси,
кухаркой и Скарлетт, и лицо ее казалось таким же напряженным, как у тех, за кем
она ухаживала. И когда она внезапно потеряла сознание, ее пришлось положить на
кухонный стол, так как все кровати, кушетки и даже кресла были заняты ранеными.
