Жаркими ночами наступало временное затишье, но тишина эта
была зловещей — слишком глубокой, слишком полной, словно и древесные лягушки, и
узкокрылые кузнечики, и сонные пересмешники — все были слишком испуганы, чтобы
слить свои голоса в привычном летнем ночном хоре. Лишь время от времени звук
одиночного выстрела где-то из последней линии обороны нарушал тишину.
И не раз глубокой ночью, когда Мелани спала, все огни в доме
были потушены и над городом стояла мертвая тишина, Скарлетт, лежа без сна,
слышала скрип отодвигаемой щеколды на калитке, а следом за этим тихий,
настойчивый стук в парадную дверь.
Какие-то безликие люди в военной форме поднимались на
крыльцо, и чужие, самые разные голоса взывали к ней из мрака. Порой выступавшая
вперед тень изъяснялась изысканно вежливо:
— Мадам, глубоко сожалею, что отважился потревожить
вас, но не позволите ли мне напиться и напоить коня?
Порой слышалась отрывистая, грубоватая горская речь, порой
непривычный, чуть гнусавый говор долинных жителей далекого южного Уайтграсса, а
порой певучие, протяжные звуки чужого голоса заставляли сжиматься сердце
Скарлетт, воскрешая в памяти прибрежные города и образ Эллин.
— Барышня, у меня тут дружок, хотел дотащить его до
госпиталя, да боюсь, далековато, как бы он раньше не загнулся. Может, оставите
его у себя?
— Сударыня, жрать страсть охота. Мне бы кукурузной
лепешки кусочек, ради бога, ежели я вас не обездолю.
— Простите мое вторжение, мадам, но, быть может, вы
позволите провести ночь у вас на веранде… Я увидел розы, запахло жимолостью, и
это так напомнило мне мой дом, что я отважился…
Нет, эти ночные видения не могли быть явью. Ей привиделся
страшный сон, и все эти люди — без лица, без плоти, люди-голоса, усталые
голоса, звучащие из душного мрака, — были просто частью кошмара. Напои их,
дай поесть, постели им на веранде, перевяжи раны, поддержи облепленную грязью
голову умирающего! Нет, это не могло происходить с нею наяву!
Однажды, в конце июля, призрак, постучавший ночью в дверь,
оказался дядей Генри Гамильтоном. Дядей Генри — только без зонта, без саквояжа
и без брюшка. Розовые щеки его обвисли и болтались, словно бульдожий подгрудок,
и длинные седые волосы были неописуемо грязны. По нему ползали вши, он был
почти совсем бос, голоден, но все так же несгибаем духом.
— Старые дураки, вроде меня, палят из старых пушек —
идиотская война, — сказал он, но и Скарлетт и Мелани чувствовали, что он
по-своему получает от этой войны удовольствие. В нем нуждались, как в молодом,
и он делал то же, что и молодые. Да, ни в чем не отставал от молодых — куда там
до него дедушке Мерриуэзеру, весело сообщил он. Дедушку совсем замучил ишиас, и
капитан хотел даже отправить его домой. Но дедушка отказался наотрез. Он прямо
сказал, что ему легче выносить проклятия и брань капитана, чем слащавые заботы
снохи и ее неотвязные просьбы, чтобы он перестал жевать табак и мыл бороду с
мылом каждый день.
Дядя Генри пробыл у них недолго, так как получил
увольнительную всего на четыре часа — половину этого времени он добирался из
окопов и столько же ему предстояло добираться обратно.
— Дорогие мои, я теперь не так скоро увижусь с
вами, — заявил он, сидя в спальне Мелани и с наслаждением болтая
натруженными ступнями в тазу с холодной водой, поставленном перед ним Скарлетт. —
Нашу роту сегодня утром выводят из окопов. — Куда? — с испугом
спросила Мелани, хватая его за руку.
— Что ты в меня вцепилась! — сварливо буркнул дядя
Генри. — По мне вши ползают. Война была бы чудесным пикником, кабы не вши
и не дизентерия. Куда нас отправляют? Видишь ли, мне об этом не докладывали, но
догадываться я могу. Если я еще кое-что понимаю, то сегодня утром мы двинемся
маршем на юг, к Джонсборо.
— Господи, почему к Джонсборо?
— Потому что там состоится большое сражение, мисс. Янки
всеми силами будут стараться захватить железную дорогу. А уж если они ее
захватят, прости-прощай Атланта!
— Ой, дядя Генри, неужели вы считаете, что это может
произойти?
— Вздор, мои дорогие! Никогда! Как это может произойти,
когда там буду я. — Дядюшка Генри ухмыльнулся, глядя на их испуганные
лица, потом стал серьезен. — Это будет суровая битва, девочки, и мы должны
ее выиграть. Вам, конечно, известно, что янки захватили все железные дороги,
кроме Мейконской? Но это еще не все. Вы, возможно, не знаете, что они держат в
своих руках и все тракты, и проселочные дороги, и даже верховые тропы — все, за
исключением Мак-Доновской. Атланта — в мешке, и тесемки мешка затягиваются у
Джонсборо. Если янки сумеют захватить и эту дорогу, они затянут тесемки и
поймают нас в мешок, как опоссума. Так что мы не намерены отдавать им дорогу…
Словом, мы, быть может, не скоро увидимся, детки. Вот я и пришел попрощаться с
вами и убедиться, что Скарлетт не оставила тебя, Мелани.
— Ну конечно, она здесь, со мной, — с нежностью в
голосе проговорила Мелани. — Вы не тревожьтесь о нас, дядя Генри, берегите
себя.
Дядюшка Генри вытер мокрые ноги о лоскутный коврик и со
стоном напялил свои разваливающиеся башмаки.
— Мне пора, — сказал он. — Надо еще отшагать
пять миль. Скарлетт, заверни-ка мне с собой чего-нибудь поесть. Ну, что
найдется.
Поцеловав на прощание Мелани, он спустился на кухню, где
Скарлетт заворачивала в салфетку несколько яблок и кукурузную лепешку.
— Дядя Генри, дела в самом деле так… так плохи?
— Так плохи? Черт побери, да! Не будь гусыней. Армия
при последнем издыхании.
— Вы думаете, они доберутся до Тары?
— Ну, знаешь ли… — начал было дядюшка Генри,
раздраженный этой особенностью женского ума, способного думать лишь о
собственных интересах, когда на карту поставлено кое-что поважнее. Однако,
поглядев на удрученное, испуганное лицо Скарлетт, старик смягчился. —
Конечно, нет. Тара в пяти милях от железной дороги, а янки нужна только дорога.
Ты, душечка, смыслишь в этих делах не больше, чем табуретка. — Он
помолчал. — Я притопал ночью не затем, чтобы просто сказать вам обеим «до
свиданья». Я принес Мелли тяжелую весть, но, поглядев на нее, просто не смог
ничего ей сообщить. Так что придется тебе взять это на себя.
— Неужели Эшли?.. Вы что-нибудь узнали? Он… он умер?
— Вовсе нет. Откуда бы я мог узнать про Эшли, стоя по
самый зад в грязи в окопах? — раздраженно ответствовал старый
джентльмен. — Нет. Это его отец. Джона Уилкса больше нет с нами.
Скарлетт опустилась на стул, уронив сверток с едой на
колени.
— Я пришел, чтобы сообщить об этом Мелани, и не смог.
Придется это сделать тебе. И вот, передай ей.
Дядюшка Генри достал из кармана небольшую миниатюру покойной
миссис Уилкс, пару золотых запонок и массивные золотые часы с цепочкой, на
которой покачивались, позвякивая, брелоки. Узнав часы, сколько раз виденные ею
в руках старого Джона Уилкса, Скарлетт наконец осознала, что отца Эшли больше
нет в живых. Это оглушило ее, и она сидела не шевелясь, не в силах произнести
ни слова. Дядюшка Генри кашлянул и поерзал на стуле, не решаясь поглядеть на
нее, боясь увидеть слезы и совсем расстроиться.
