— Если вы будете насмехаться, я не стану с вами
разговаривать, — произнесла она дрожащим голосом.
— Да вы, никак, напуганы? Я просто не верю своим
глазам! — Изобразив на лице крайнее удивление, он улыбнулся так, что
Скарлетт захотелось спихнуть его с лестницы.
— Да, я напугана! До смерти напугана. И если бы господь
и обделил вас мозгами, вы бы испугались тоже. Но у нас нет времени для
болтовни. Надо убираться отсюда.
— Я к вашим услугам, мадам. Но куда предполагаете вы
направиться? Меня привело сюда обыкновенное любопытство — интересно было
узнать, куда вы собрались? Вы не можете поехать ни на север, ни на юг, ни на
восток, ни на запад. Повсюду янки. Только одна дорога из города ими пока еще не
захвачена, и по этой дороге отступает армия. Но и эта дорога недолго будет в
наших руках. Кавалерия генерала Ли ведет арьергардные бои под Рафэнд-Реди,
стараясь удержать дорогу до тех пор, пока вся армия не отойдет. Если вы
последуете по этой дороге за армией, у вас тут же отберут лошадь, и хотя это
животное не многого стоит, мне не так-то просто было его украсть. Так куда же вы
направляетесь?
Она стойла, вся дрожа, и слушала его, но слова почти не
доходили до ее сознания. Однако, когда он задал свой вопрос, что-то прояснилось
у нее в голове, и она внезапно поняла, что на протяжении всего этого
злосчастного дня знала, куда ей надо уехать. Только туда.
— Я поеду домой, — сказала она.
— Домой? Вы хотите сказать — в Тару?
— Да, да! В Тару! О, Ретт, нам надо спешить!
Он посмотрел на нее так, словно сомневался, в своем ли она
уме.
— В Тару? Бог с вами, Скарлетт! Вы что, не знаете, что под
Джонсборо целый день шли бои? На пространстве в десять миль вдоль дороги, от
Раф-энд-Реди вплоть до самого Джонсборо и даже на улицах, города! Янки, может
быть, уже орудуют в Таре сейчас, а может быть, и во всем графстве. Достоверно
никому не известно, где они, но во всяком случае, где-то там, рядом. Вам нельзя
ехать домой. Вы напоретесь прямо на армию янки!
— Я хочу домой! — воскликнула она. — И поеду!
Поеду!
— Вы просто дурочка! — решительно, грубо сказал
он. — Не можете вы ехать в этом направлении. Если даже вы не напоретесь на
янки, в лесах полно бродяг и дезертиров из обеих армий. И часть наших войск еще
продолжает отступать от Джонсборо. Они, как и янки, не постесняются забрать у
вас лошадь. Вам остается только одно: ехать по следам нашей отступающей армии и
молят бога, чтобы никто не заметил вас под покровом ночи. А в Тару вам нельзя.
Даже если вы туда доберетесь, там, скорее всего, найдете только пепелище. Я не
позволю вам ехать домой. Это безумие.
— Нет, я поеду домой! — закричала она, и голос ее
сорвался. — Я поеду домой! Вы не можете мне помешать! Я поеду домой! Я
хочу к маме! Я убью вас, если вы будете мне мешать! Я хочу домой!
Страшное напряжение этих суток прорвалось наружу
истерическими рыданиями, слезы ярости и страха катились по ее лицу. Она
замолотила кулаками по его груди, вскрикивая снова и снова:
— Я хочу домой! Домой! Я пойду пешком! Всю дорогу! И
вдруг почувствовала себя в его объятьях — мокрая щека прижата к его крахмальной
манишке, усмиренные кулаки притиснуты к его груди. Его руки нежно, успокаивающе
гладили ее растрепанные волосы, голос тоже звучал нежно. Так мягко, так нежно,
без тени насмешки, словно это был голос не Ретта Батлера, а какого-то совсем
незнакомого ей большого, сильного мужчины, от которого так знакомо пахло бренди,
табаком и лошадьми — совсем как от Джералда.
— Ну полно, полно, дорогая, — ласково говорил
Ретт. — Не плачьте. Вы поедете домой, моя маленькая храбрая девочка. Вы
поедете домой. Перестаньте плакать.
Она почувствовала какое-то легкое прикосновение к своим волосам
и смятенно подумала, что, верно, он коснулся их губами. Она хотела бы никогда
не покидать его объятий — они были так надежны, так нежны. Под защитой этих
сильных рук с ней не может приключиться никакой беды.
Достав из кармана платок, он утирал ей слезы.
— Ну, а теперь высморкайтесь, как настоящая
пай-девочка, — приказал он, а глаза его улыбались. — И скажите мне,
что надо делать. Мешкать нельзя.
Она послушно высморкалась, но ее все еще трясло, и она не
могла собраться с мыслями. Заметив, как дрожат ее губы и какой беспомощный
подняла она на него взгляд, он начал распоряжаться сам.
— Миссис Уилкс только что разрешилась от бремени? Брать
ее с собой опасно, опасно везти двадцать пять миль в тряской повозке. Лучше
Оставить ее с миссис Мид.
— Миды уехали. Я не могу ее оставить.
— Решено. Значит — в повозку. Где эта маленькая черная
балбеска?
— Наверху, укладывает сундук.
— Сундук? В эту повозку нельзя впихнуть никакой сундук.
Вы и сами-то там едва поместитесь, да и колеса могут отлететь. Позовите
девчонку и скажите, чтобы она взяла самую маленькую пуховую перинку, какая
сыщется в доме, и отнесла в повозку.
Но Скарлетт еще никак не могла найти в себе силы сдвинуться
с места. Ретт крепко взял ее за плечо, и ей показалось, что излучаемая им
жизненная сила переливается в ее тело. О, если бы они могла быть такой
хладнокровной, такой беспечной, как он! Он подтолкнул ее к холлу, но она не
двинулась, все так же беспомощно глядя на него. Губы его насмешливо
искривились:
— Где же та героическая молодая леди, которая заверяла
меня, что не боится ни бога, ни черта?
Внезапно он расхохотался и выпустил ее плечо. Уязвленная,
она бросила на него, ненавидящий взгляд.
— Я не боюсь, — сказала она.
— Боитесь, боитесь. Того и гляди, упадете в обморок, а
у меня нет При себе нюхательных солей.
Не найдясь что ответить, она от беспомощности сердито
топнула ногой, молча взяла лампу и стала подниматься по лестнице. Он шел за ней
следом, и она слышала, как он тихонько посмеивался про себя, и это заставило ее
распрямить плечи. Она прошла в детскую и увидела, что Уэйд, полуодетый, сидит
скорчившись на коленях Присси и тихонько икает. А Присси скулит. На кровати
Уэйда лежала маленькая перинка, и Скарлетт велела Присси снести ее вниз и
положить в повозку. Присси спустила ребенка с коленей и отправилась выполнять
приказ. Уэйд побрел следом за ней и, заинтересовавшись происходящим, перестал
икать.
— Идемте, — сказала Скарлетт, подходя к двери
спальни Мелани, и Ретт последовал за ней с шляпой в руке.
Мелани лежала тихо, укрытая простыней до подбородка. На
белом, словно неживом, лице просветленно сияли запавшие, обведенные темными
кругами глаза. Мелани не выказала удивления, увидав входящего к ней в спальню
Ретта. Она восприняла это как должное и попыталась даже слабо улыбнуться, но
улыбка угасла, едва тронув губы.
