Лишь бы добраться до отчего дома, до теплых объятий Эллин и
сложить со своих слабых плеч эту слишком тяжелую для нее ношу: умирающую
женщину, полуживого младенца, своего изголодавшегося сынишку, перепуганную
негритянку — всех, ищущих в ней защиты, опоры, всех, кто, глядя на ее прямую
спину, продолжает уповать на ее силу и отвагу, не понимая, что она давно их
утратила.
Измученное животное не отзывалось ни на вожжи, ни на
хворостину и все так же медленно тащилось, еле передвигая ноги, спотыкаясь,
когда под копыта попадали большие камни, и шатаясь при этом так, что, казалось,
того и гляди, рухнет на землю. Но вот, в сумерках, они все же добрались до
последнего поворота, за которым их долгое путешествие должно было прийти к
концу. Свернув с проселка, они снова выехали на большую дорогу. До Тары
оставалась всего миля пути!
Впереди проглянула темная масса живой изгороди — плотная
стена диких апельсиновых деревьев, отмечавшая начало владений Макинтошей.
Вскоре Скарлетт остановила лошадь на дубовой аллее, ведущей от дороги к дому
старика Энгуса Макинтоша. В сгущающихся сумерках она вглядывалась в даль между
двумя рядами старых дубов. Всюду темно. Ни единого огонька ни в окнах дома, ни
вокруг. Когда глаза привыкли к темноте, она различила ставшую уже знакомой на
протяжении всего этого страшного дня картину: очертания двух высоких печных
труб, возносящихся вверх, как гигантские надгробия, над руинами второго этажа,
безмолвно глядящими в пустоту незрячими проемами выбитых окон.
— Хэлло! — собрав остатки сил, крикнула
она. — Хэлло! Присси в ужасе вцепилась ей в руку, и, обернувшись, Скарлетт
увидела ее вытаращенные от страха глаза.
— Не кричите, мисс Скарлетт! Пожалуйста, не
кричите, — зашептала она срывающимся голосом. — Мало ли что может
отозваться!
«Боже милостивый! — подумала Скарлетт, и дрожь прошла у
нее по телу. — Боже милостивый! А ведь она права. Мало ли что может
появиться оттуда, с пепелища!» Она подергала вожжи, трогая лошадь с места. При
виде дома Макинтошей последний еще теплившийся в ее душе огонек надежды угас.
Дом был разорен, сожжен, покинут — как и все прочие усадьбы, мимо которых они
сегодня проезжали. Тара находилась всего в полумиле отсюда, по той же дороге,
прямо на пути неприятельской армии. Ее, конечно, тоже сровняли с землей. Она
найдет там только груду обгорелых кирпичей, да звезды, мерцающие над
обвалившейся кровлей, да тишину — такую же страшную, как повсюду, могильную
тишину. И ни Эллин, ни Джералда, ни сестер, ни Мамушки, ни негров — бог весть
где они теперь!
Что толкнуло ее на этот безумный шаг? И зачем, вопреки
здравому смыслу, потащила она с собой Мелани с младенцем? Для них было бы лучше
умереть в Атланте, чем, промучившись весь день в тряской повозке, под палящим
солнцем, найти смерть среди безмолвных руин Тары.
Но Эшли поручил Мелани ее заботам. «Позаботьтесь о
ней», — сказал он. О, этот неповторимо прекрасный и мучительный день,
когда он поцеловал ее, прежде чем расстаться с ней навсегда! «Вы ведь
позаботитесь о ней, верно? Обещайте мне!» И она пообещала. Зачем связала она
себя этим обещанием, вдвойне тягостным теперь, когда Эшли ушел из ее жизни?
Даже в эти минуты, измученная до предела, она находила в себе силы ненавидеть
Мелани и жалобный, писклявый голосок ее ребенка, все реже и слабее нарушавший
тишину. Но она связала себя словом, и теперь и Мелани и младенец неотторжимы от
нее так же, как Уэйд и Присси, и она должна бороться за них из последних сил, до
последнего дыхания. Она могла бы оставить Мелани в Атланте, сунуть ее в
госпиталь и бросить там на произвол судьбы. Но после этого как взглянула бы она
Эшли в глаза на этой земле, да и на том свете, как призналась бы ему, что
оставила его жену и ребенка умирать на руках у чужих людей?
О, Эшли! Где был он этой ночью, когда она мучилась с его
женой и ребенком на темных, лесных, населенных призраками дорогах? Жив ли он и
думал ли о ней в эти минуты, изнывая за тюремной решеткой Рок-Айленда? Или его
уже давно нет в живых и тело его гниет в какой-нибудь канаве вместе с телами
других погибших от оспы конфедератов?
Нервы Скарлетт были натянуты как струна, и она едва не
лишилась чувств, когда в придорожных кустах внезапно раздался шорох. Присси
пронзительно взвизгнула и бросилась ничком на дно повозки, придавив собой
младенца. Мелани слабо пошевелилась, шаря вокруг себя, ища свое дитя, а Уэйд
сжался в комочек и зажмурил глаза, утратив даже голос от страха. Потом кусты
раздвинулись, затрещав под тяжелыми копытами, и всех их оглушило протяжное,
жалобное мычание.
— Да это же корова, — хриплым с перепугу голосом
проговорила Скарлетт. — Не валяй дурака. Присси. Ты чуть не задавила
ребенка и напугала мисс Мелани и Уэйда.
— Это привидение! — визжала Присси, корчась от
страха на дне повозки.
Обернувшись на сиденье, Скарлетт подняла хворостину,
служившую ей кнутом, и огрела Присси по спине. Она сама была так перепугана и
чувствовала себя такой беспомощной, что испуг и беспомощность Присси вывели ее
из себя.
— Сейчас же сядь на место, идиотка, — сказала
она. — Пока я не обломала о тебя хворостину.
Хлюпая носом, Присси подняла голову, выглянула из повозки и
увидела, что это и в самом деле корова: пятнистое, бело-рыжее животное стояло и
смотрело на них большими, испуганными глазами. Широко разинув рот, корова
замычала снова, словно от боли.
— Может, она ранена? Коровы обычно так не мычат.
— Похоже, она давно не доена, вот и мычит, —
сказала Присси, понемногу приходя в чувство. — Верно, это Макинтошева
корова. Негры небось угнали ее в лес, и она не попалась янки на глаза.
— Мы заберем ее с собой, — мгновенно решила
Скарлетт. — И у нас будет молоко для маленького.
— Как это мы заберем корову, мисс Скарлетт? Мы не можем
забрать корову. Какой с нее толк, раз она давно не доена? Вымя у нее раздулось
— того и гляди, лопнет.
— Ну, раз ты так все знаешь про коров, тогда снимай
нижнюю юбку, порви ее и привяжи корову к задку повозки.
— Мисс Скарлетт, так у меня ж почитай месяц как нет
нижней юбки, а когда б и была, я бы нипочем не стала вязать корову. Я совсем не
умею с коровами. Я их боюсь.
Скарлетт бросила вожжи и задрала подол. Обшитая кружевами
нижняя юбка была единственным оставшимся у нее красивым и к тому же нерваным
предметом туалета. Скарлетт развязала тесемки на талии и спустила юбку,
безжалостно стягивая ее за шелковистые льняные оборки. Ретт привез ей льняное
полотно и кружева из Нассау, когда ему в последний раз удалось прорваться на
своем судне сквозь блокаду, и она целую неделю не покладая рук шила это юбку.
Без малейшего колебания она взялась за подол, дернула, пытаясь его разорвать,
потом перекусила зубами шов, материя поддалась, и она оторвала длинную полосу.
Она яростно продолжала орудовать и руками и зубами, пока юбка не превратилась в
груду длинных тряпок. Тогда она связала все тряпки концы с концами, хотя
натруженные вожжами пальцы были стерты в кровь и руки у нее дрожали от
усталости.
