Три тюка! Скарлетт припомнилось бессчетное множество тюков
хлопка, которые ежегодно приносил урожай, и сердце ее заныло. Три тюка. Почти
столько, сколько выращивали эти никудышные лентяи Слэттери. А ведь еще налог.
Правительство Конфедерации взимало налоги вместо денег хлопком. Три тюка не
покроют даже налога. Конфедера??ии же нет дела до того, что все рабы разбежались
и хлопок собирать некому.
«Ладно, и об этом не стану думать сейчас, — сказала
себе Скарлетт. — Налоги — это не женская забота, в конце концов. Об этом
должен заботиться отец. Но он… О нем я тоже сейчас не буду думать. Получит
Конфедерация наш хлопок, когда рак на горе свистнет. Сейчас главное для нас —
что мы будем есть?» — Порк, был кто-нибудь из вас в Двенадцати Дубах или в
усадьбе Макинтошей? Там могло остаться что-нибудь на огородах.
— Нет, мэм. Мы из Тары ни ногой. Боялись, как бы не
напороться на янки.
— Я пошлю Дилси к Макинтошам, может быть, она
раздобудет там что-нибудь поесть. А сама схожу в Двенадцать Дубов. — С кем
же вы пойдете, барышня?
— Ни с кем. Мамушка должна остаться с сестрами, а
мистер Джералд не может…
Порк страшно раскудахтался, чем привел ее в немалое
раздражение. В Двенадцати Дубах могут быть янки или беглые негры — ей нельзя
идти туда одной.
— Ладно, хватит, Порк. Скажи Дилси, чтобы она
отправлялась немедленно. А ты и Присси пригоните сюда свинью с
поросятами, — повторила свой приказ Скарлетт и повернулась к Порку спиной.
Старый Мамушкин чепец, выцветший, но чистый, висел на своем
месте на заднем крыльце, и Скарлетт нахлобучила его на голову, вспомнив при
этом как что-то привидевшееся в давнем сне шляпку с пушистым зеленым пером,
которую Ретт привез ей из Парижа. Она взяла большую плетеную корзину и стала
спускаться по черной лестнице, каждый шаг отдавался у нее в голове так, словно
что-то взламывало ей череп изнутри.
Дорога, сбегавшая к реке, — красная, раскаленная от
зноя, — пролегала между выжженных, вытоптанных хлопковых полей. Ни одного
дерева на пути, чтобы укрыться в тени, и солнце так немилосердно жгло сквозь
Мамушкин чепец, словно он был не из плотного, простеганного ситца на подкладке,
а из прокрахмаленной кисеи, и от пыли так щекотало в носу и в горле, что
Скарлетт казалось — она закаркает, как ворона, если только откроет рот. Вся
дорога была искромсана подковами лошадей и колесами тяжелых орудий, и даже в
красных канавах по обочине видны были следы колес. Кусты хлопка лежали
сломанные, втоптанные в землю, — там, где, уступая дорогу артиллерии,
кавалерия или пехота шла через поле. Повсюду валялись куски сбруи, пряжки,
куски подошв, окровавленные лохмотья, синие кепи, солдатские котелки,
сплющенные конскими копытами и колесами орудий, — все то, что, пройдя,
оставляет позади себя армия.
Скарлетт миновала небольшую кедровую кущу и невысокую
кирпичную ограду, которой было обнесено их семейное кладбище, стараясь не
думать о свежей могиле рядом с тремя невысокими холмиками, где покоились ее
маленькие братишки. О, Эллин! Она спустилась с холма, прошла мимо кучи обгорелых
бревен и невысокой печной трубы на месте бывшего дома Слэттери, исступленно, с
неистовой злобой желая, чтобы все их племя превратилось в золу. Если бы не
Слэттери, если бы не эта мерзавка Эмми со своим ублюдком, прижитым от
управляющего, Эллин была бы жива.
Она застонала, когда острый камешек больно вонзился в
волдырь на ноге. Зачем она здесь? Зачем она, Скарлетт О’Хара, первая красавица
графства, гордость Тары, всеми лелеемая и оберегаемая, тащится по этой пыльной
дороге чуть ли не босиком? Ее маленькие ножки созданы для паркета, а не для
этих колдобин, ее крошечные туфельки должны кокетливо выглядывать из-под
блестящего шелка юбки, а не собирать острые камешки и дорожную пыль. Она
рождена для того, чтобы ей служили, холили ее и нежили, а вместо этого голод
пригнал ее сюда, измученную, в отрепьях, рыскать по соседским огородам в
поисках овощей.
У подножия пологого холма протекала речка, и какой прохладой
и тишиной веяло оттуда, что ветви деревьев низко нависли над водой. Скарлетт
присела на некрутом берегу, скинула стоптанные туфли, стянула драные чулки и
погрузила горевшие как в огне ступни в прохладную воду. Хорошо бы сидеть так
весь день, вдали от устремленных на нее беспомощных взоров, сидеть и слышать в
тишине только шелест листьев да журчание медленно бегущей воды! Но она, хоть и
через силу, снова надела чулки и туфли и побрела дальше вдоль мшистого,
мягкого, как губка, берега, держась в тени деревьев. Янки сожгли мост, но она
знала, что там, где ярдах в ста ниже по течению русло сужалось, есть мостки —
перекинутые через речку бревна. Она осторожно перебралась на другой берег и под
палящим солнцем стала подниматься на холм — до Двенадцати Дубов оставалось
полмили.
Все они — двенадцать дубов — стоят, как стояли еще со времен
индейцев, только искривились обнаженные ветви, потемнела, пожухла опаленная
огнем листва. А за ними лежат руины дома Джона Уилкса — почерневшие остатки
белоколонного особняка, так величаво венчавшего вершину холма. Черная яма,
бывшая прежде погребом, обугленный каменный фундамент и две солидные дымовые
трубы указывали на то, что здесь раньше жили люди. И одна колонна, длинная,
полуобгоревшая, лежала поперек газона, придавив капитально куст жасмина.
Скарлетт опустилась на колонну, слишком потрясенная, чтобы
найти в себе силы сделать еще хоть шаг. Картина этого разорения поразила ее в
самое сердце — сильнее, чем все, что она видела до сих пор. Гордость рода
Уилксов лежала у ее ног, обращенная в прах. Вот какой конец нашел добрый,
гостеприимный дом, где ее всегда так радушно принимали, дом, хозяйкой которого
рисовала она себя в несбывшихся мечтах. Здесь она танцевала, кружила мужчинам
головы, обедала, здесь, сжигаемая ревностью, с истерзанным сердцем, наблюдала,
как Эшли смотрит на улыбающуюся ему Мелани. И здесь в прохладной тени дуба Чарльз
Гамильтон, не помня себя от счастья, сжал ее руки, когда она сказала, что
согласна стать его женой.
«О, Эшли! — пронеслось у нее в голове. — Быть
может, это к лучшему, если вас нет в живых! Страшно подумать, что вам доведется
когда-нибудь это увидеть!» Эшли привел сюда молодую жену, но ни его сыну, ни
его внуку уже не суждено ввести в этот дом свою новобрачную. Не будут больше
греметь здесь свадьбы, женщины не будут больше рожать детей под этим кровом,
который был ей так дорог и под которым она так страстно мечтала править. От
дома остался обгорелый труп, и Скарлетт казалось, что весь род Уилксов погребен
под грудами золы.
— Я не стану думать об этом сейчас. Я сейчас не
выдержу. Подумаю потом, — громко произнесла она, отводя глаз» в сторону.
Она обошла пепелище и направилась к огороду, мимо
вытоптанных розовых клумб, за которыми так заботливо ухаживали сестры Уилкс.
Миновала задний двор, сгоревшие амбары, коптильню и птичник. Изгороди из
кольев, которой был обнесен огород, не было, и аккуратные ряды зеленых грядок
подверглись такому же опустошению, как и огород в Таре. Мягкая земля была
изрыта следами подков и тяжелыми колесами орудий, и все растения втоптаны в
грунт. Искать здесь было нечего.
