Но Джералду, который, женившись на Эллин, не помнил себя от
счастья, и этого было довольно. И если какая-то частица ее души была мертва для
него, он никогда от этого не страдал. Джералд был достаточно умен, чтобы
понимать: если он, небогатый ирландец, без роду без племени, взял в жены
девушку из самого богатого и родовитого семейства на всем побережье, — это
почти что равносильно чуду. Ведь он был никто, человек, выбившийся из низов.
Джералд О’Хара эмигрировал из Ирландии в Америку, когда ему едва исполнился
двадцать один год. Отъезд был скоропалительным, как случалось не раз и с
другими добрыми ирландцами и до него и после. Он уехал, без багажа, с двумя
шиллингами в кармане, оставшимися после оплаты проезда, и крупной суммой, в
которую была оценена его голова, более крупной, на его взгляд, чем совершенное
им нарушение закона. Ни один оранжист, еще не отправленный в ад, не стоил в
глазах британского правительства, да и самого сатаны, ста фунтов стерлингов; но
если тем не менее правительство приняло так близко к сердцу смерть земельного
агента какого-то английского помещика, давно покинувшего свое поместье, это
значило, чти Джералду О’Хара надлежало бежать, и притом побыстрее. Правда, он
обозвал земельного агента «оранжистским ублюдком», но это, по мнению Джералда, еще
не давало тому права оскорбительно насвистывать ему в лицо «Воды Война».
Битва на реке Войн произошла более ста лет тому назад, но
для всех О’Хара и любого из их соседей этого промежутка времени как бы не
существовало, словно только вчера их мечты и надежды, вместе с их землями и
состоянием, были развеяны по ветру в облаках пыли, поднятых копытами коня
трусливого Стюарта, бежавшего с поля боя, оставив своих ирландских приверженцев
на расправу Вилли Оранскому и его оголтелым наемникам с оранжевыми кокардами.
По этой и многим другим причинам семья Джералда не почла
нужным рассматривать трагический исход вышеупомянутой ссоры как нечто
заслуживающее серьезного внимания — помимо, разумеется, того, что он мог
повлечь за собой серьезные последствия для них. На протяжении многих лет семья
О’Хара, подозреваемая в тайных антиправительственных действиях, была на дурном
счету у английских констеблей, и Джералд был не первым О’Хара, спешно
покинувшим родину под покровом предрассветных сумерек. Он смутно помнил своих двух
старших братьев Джеймса и Эндрю, молчаливых юношей, порой неожиданно
появлявшихся ночью с какими-то таинственными поручениями, порой исчезавших на
целые недели — к неизбывной тревоге матери — и сбежавших в Америку много лет
назад, после того как на скотном дворе О’Хара под полом хлева был обнаружен
небольшой склад огнестрельного оружия. Теперь оба они стали преуспевающими
торговцами в Саванне («Одному господу известно, что это за город такой», —
со вздохом говаривала их мать, вспоминая своих старших отпрысков мужского
пола), и молодого Джералда отослали к ним.
Мать наскоро поцеловала его в щеку, жарко прошептав на ухо
слова католической молитвы, отец же напутствовал его так:
«Помни, из какой ты семьи, и не позволяй никому задирать
перед тобой нос». И с этим Джералд покинул родной кров. Пятеро высоченных
братцев одарили его на прощание одобрительно-покровительственными улыбками, ибо
он был в их глазах еще ребенком, да к тому же единственным недомерком в этом
племени рослых здоровяков. Отец и все пять братьев были крепкого сложения и
более шести футов росту, а коротышка Джералд в двадцать один год уже знал, что
господь бог в своей неизреченной мудрости отпустил ему всего пять футов и
четыре с половиной дюйма в длину. Но Джералд никогда не позволял себе на это сетовать
и — такой уж у него был характер — отнюдь не считал, что низкий рост может быть
для него в чем-либо помехой. Скорее, даже особенности телосложения и сделали
его тем, чем он стал, ибо еще на пороге жизни он познал одну истину: маленький
человек должен быть крепок, чтобы выжить среди больших. И в этом качестве
Джералду отказать было нельзя.
Его рослые братья были немногословными, мрачноватыми
парнями. Утрата былого величия их славного рода подспудной злобой жгла их души
и прорывалась наружу язвительными дауточками. Будь Джералд таким же здоровенным
верзилой, как они, он тоже пошел бы по темному извилистому пути всех О’Хара,
примкнув к тайным мятежникам. Но Джералд был горячая голова, «задира и
горлопан», по выражению его нежной матушки, чуть что — лез с кулаками, и его
буйный нрав каждому мгновенно бросался в глаза. Он держался со своими могучими
братьями как маленький, но храбрый бойцовый петух среди крупнопородистых
представителей птичьего двора, и братья любили его и добродушно поддразнивали,
забавляясь его яростью, а иной раз и поколачивали, чтобы он не слишком все же
забывался и знал свое место.
Если запас знаний Джералда, с которым он прибыл в Америку,
был весьма скуден, то сам он, вероятно, об этом не подозревал. Да и не придал
бы значения, открой ему кто-нибудь на это глаза. Мать научила его чтению и
письму и выработала у него хороший почерк. Арифметика далась ему легко. И на
этом его образование оборвалось. Латынь он знал постольку, поскольку мог
повторить за священником, что положено повторять во время католической мессы, а
его познания по истории ограничивались всевозможными фактами попрания исконных
прав Ирландии. Из поэтов он знал только Мура, а по части музыки мог похвалиться
недурным знанием старинных ирландских песен. Питая искреннее уважение к людям,
получившим хорошее образование, он, однако, ничуть не страдал от недостатка
собственного. Да и на что оно ему было в этой новой, стране, где самый
невежественный ирландец мог стать большим богачом? В стране, где от мужчины
требовалась только сила, выносливость и любовь к труду.
Джеймсу и Эндрю, пристроившим его у себя в лавке в Саванне,
тоже не приходилось сокрушаться по поводу его необразованности. Его четкий
почерк, точность в подсчетах и хорошая торговая сметка вызывали к нему
уважение, в то время как вздумай он похвалиться какими-либо познаниями по части
литературы или музыки, его подняли бы на смех. Америка в те годы была еще
гостеприимна к ирландцам. Джеймс и Эндрю, поначалу гонявшие фургоны с чужими
товарами из Саванны в глубь Джорджии, преуспев, обзавелись собственной
торговлей, и Джералд преуспевал вместе с ними.
Американский Юг пришелся ему по вкусу, и мало-помалу он стал
южанином в собственных глазах. Кое в чем Юг и южане оставались для него
загадкой, но он со свойственной ему цельностью и широтой натуры принял их
такими, как он их понимал, принял их взгляды и обычаи: скачки, покер, дуэльный
кодекс, страсть к политике, ненависть к янки, Права Юга, рабство и власть
Короля Хлопка, презрение к «белой рвани» — к белым беднякам, не сумевшим
выбиться в люди, — и подчеркнуто рыцарское отношение к женщинам. Он даже
научился жевать табак. Учиться поглощать виски в неумеренных количествах не
хмелея ему не было нужды — он владел этим даром от природы.
И все же Джералд оставался Джералдом. Образ его жизни и
взгляды претерпели изменение, но менять свою манеру поведения он не стремился,
даже если бы это было ему под силу. Он отдавал должное томной элегантности
богатых хлопковых и рисовых плантаторов, приезжавших в Саванну из своих увитых
плющом резиденций, гарцевавших по улицам на породистых лошадях, эскортируя
экипажи не менее элегантных дам, за которыми катили фургоны с черной челядью.
Однако самому Джералду элегантность не давалась, хоть умри. Протяжный ленивый
говор приятно ласкал ему слух, но его собственный язык не был для этого
приспособлен, и речь Джералда по-прежнему звучала резко и грубовато. Ему
нравилась небрежная грация, с какой богатые южане заключали крупные сделки или
ставили на карту раба, плантацию, целое состояние и расплачивались за проигрыш,
ни на секунду не теряя хорошего расположения духа, так же легко и беспечно, как
швыряли мелкую монетку негритенку. Но Джералд, знавший в жизни нужду, не мог
невозмутимо и благодушно относиться к денежным потерям. Они были славный народ,
эти южане с прибрежных плантаций — нежноголосы, горячие, забавные в своих
непостижимых прихотях: они нравились Джералду. Но молодого ирландца, явившегося
сюда из страны холодных влажных ветров. Дующих над повитыми туманом топями, не
таящими в себе тлетворных миазмов, отличала такая крепкая жизненная хватка,
какая и не снилась высокомерным отпрыскам благородных семей из края
тропического солнца и малярийных болот.
