Скарлетт секунду помедлила с ответом. Она знала, что
следующим вопросом будет: «А как все ваши? Как здоровье дорогой Эллин?» — и
понимала: у нее не хватит духу сказать им, что Эллин нет в живых. Ведь если она
произнесет эти слова, если допустить, чтобы они разбередили ей душу в
присутствии этих участливых, сердобольных женщин, ей уже не сдержать слез: они
будут литься и литься, пока ей не станет плохо. Но этого нельзя допустить. Ни
разу после возвращения домой не позволила она себе выплакаться как следует, а
если хоть раз дать волю слезам, от ее так старательно взращенного в себе
мужества не останется и следа. Но, глядя в смятении на дружеские лица
Фонтейнов, Скарлетт понимала, что эти люди не простят ей, если она утаит от них
смерть Эллин. Особенно — бабушка, редко кого дарившая своей благосклонностью и
пренебрежительным взмахом сухонькой ручки умевшая показать, что знает цену
почти каждому из жителей графства, и вместе с тем искренне привязанная к Эллин.
— Ну, что же ты молчишь? — произнесла бабушка,
уставя на нее пронзительный взгляд. — Ты что — не знаешь, как это
получилось?
— Видите ли, дело в том, что я вернулась домой лишь на
другой день после сражения, — торопливо начала объяснять Скарлетт. —
Янки тогда уже ушли. А папа.., папа сказал, что он убедил янки не жечь дом,
потому что Сьюлин и Кэррин лежали в тифу, и их нельзя было трогать.
— Впервые в жизни слышу, чтобы янки поступали как
порядочные люди, — сказала бабушка, явно недовольная тем, что ей сообщают
что-то хорошее о захватчиках. — Ну, а сейчас девочки как?
— Уже лучше, много лучше, они почти поправились, только
очень слабы, — сказала Скарлетт. И, чувствуя, что страшивший ее вопрос
вот-вот сорвется у бабушки с языка, она еще торопливей перевела разговор на
другое: — Я.., я хотела спросить, но можете ли вы одолжить нам немного продуктов?
Янки сожрали все подчистую, как саранча. Но если у вас самих туго, то вы,
пожалуйста, скажите мне прямо, без всяких стеснений и…
— Пришли Порка с повозкой, и вы получите половину
всего, что у нас есть: риса, муки, свинины, немножко цыплят, — сказала
старая дама и как-то странно поглядела на Скарлетт.
— Нет, зачем же, это слишком много! Право же, я…
— Молчи! Не желаю ничего слушать. Для чего же тогда
соседи?
— Вы так добры, что я просто не знаю… Но мне пора. Дома
начнут беспокоиться.
Бабушка внезапно поднялась и взяла Скарлетт под руку.
— Вы обе оставайтесь здесь, — распорядилась она и
подтолкнула Скарлетт к заднему крыльцу. — Мне нужно перемолвиться
словечком с этой малюткой. Помоги-ка мне спуститься с лестницы, Скарлетт.
Молодая Хозяйка и Салли попрощались со Скарлетт, пообещав в
самое ближайшее время приехать ее проведать. Они сгорали от любопытства, но
вместе с тем знали: если бабушка сама не найдет нужным поведать им, какой
разговор состоялся у нее со Скарлетт, они никогда этого не узнают. «Старухи
трудный народ», — прошептала Молодая Хозяйка на ухо Салли, когда они обе
принялись за прерванное шитье.
Скарлетт стояла, держа лошадь под уздцы, тупая боль сдавила
ее сердце.
— Ну, — сказала бабушка, пронзая ее
взглядом, — что там еще случилось у тебя дома? Что ты от нас скрываешь?
Скарлетт поглядела в зоркие старые глаза и поняла, что она
может сказать бабушке Фонтейн всю правду без утайки в не заплакать. Никто ее
отважится заплакать в присутствии бабушки Фонтейн без ее недвусмысленно выраженного
поощрения.
— Мама умерла, — сказала Скарлетт просто.
Рука, опиравшаяся на руку Скарлетт, так напряглась, что
сделала ей больно, сморщенные веки, задрожав, прикрыли желтые глаза.
— Янки убили ее?
— Она умерла от тифа. За день до моего возвращения.
— Перестань об этом думать, — приказала бабушка, и
Скарлетт увидела, как она сглотнула подкативший к горлу комок. — А как
отец?
— Папа.., папа не в себе.
— Как это понять? Говори ясней. Он болен?
— Это потрясло его… Он какой-то странный.., не в себе…
— Что значит — не в себе? Ты хочешь сказать, что он
повредился умом?
Было большим облегчением услышать, что кто-то смело называет
вещи своими именами. Как хорошо, что эта старая женщина не пытается выражать ей
сочувствие, иначе она бы разревелась.
— Да, — сказала она глухо, — он лишился
рассудка. Он живет все время как во сне, а временами словно бы даже не помнит,
что мама умерла. О, миссис Фонтейн, это выше моих сил — видеть, как он часами
сидит, поджидая ее, так терпеливо-терпеливо, а ведь всегда был нетерпелив, как
ребенок. Но еще хуже, когда он вдруг вспомнит, что ее не стало. То сидит за
часом час, прислушиваясь, не раздадутся ли ее шаги, то вдруг как вскочит,
выбежит из дома и — прямо на кладбище. А потом приплетется обратно, лицо все в
слезах, и ну твердить снова и снова, да так, что хочется завизжать:
«Кэти-Скарлетт, миссис О’Хара умерла, твоя мама умерла!» И эти его слова,
сколько бы он их ни повторял, звучат для меня так, словно я их слышу впервые. А
иногда по ночам он начинает ее звать, и тогда я вскакиваю с постели, иду к нему
и говорю, что она пошла проведать заболевшую негритянку. И он начинает ворчать,
что она не жалеет себя, выхаживая больных. И уложить его обратно в постель
бывает нелегко. Он совсем как ребенок. О, если бы доктор Фонтейн был здесь! Я
уверена, что он как-нибудь помог бы папе. И Мелани тоже нужен доктор. Она плохо
поправляется после родов…
— Мелли родила? Она с вами?
— Да.
— А почему она здесь? Почему не в Мейконе у своих
родственников, у тетки? Мне всегда казалось, что вы не слишком-то к ней
расположены, мисс, хотя она и доводится родной сестрой Чарли. Ну-ка, объясни,
как это произошло.
— Это очень длинная история, миссис Фонтейн. Может
быть, мы вернемся в дом и вы присядете?
— Я прекрасно могу слушать стоя, — отрезала
бабушка. — А если ты начнешь рассказывать при них, они расхныкаются,
разжалобят тебя и доведут до слез. Ну, а теперь выкладывай.
Скарлетт начала, запинаясь, описывать осаду Атланты и
состояние Мелани, и по мере того как под острым, пронзительным взглядом старой
дамы, ни на минуту не сводившей с нее глаз, текло ее повествование и
развертывались события, она находила нужные слова для описания пережитых ею
ужасов. Все живо воскресло в ее памяти: одуряющий зной того памятного дня,
когда начались роды, ее отчаянный страх, их бегство и вероломство Ретта. Она
описала эту сумасшедшую, полную призраков ночь, мерцание бивачных огней — то ли
в стане конфедератов, то ли у неприятеля, обгорелые печные трубы, возникшие
перед ней на рассвете, трупы людей и лошадей вдоль дороги, разоренный край,
голод, ужас при мысли, что и Тара лежит в развалинах.
