«Мы посеем еще хлопка, еще много, много хлопка. Завтра же
пошлю Порка в Мейкон купить семян. Теперь янки уже не сожгут наш хлопок, и
войскам Конфедерации он тоже не нужен. Великий боже! Хлопок этой осенью должен
взлететь в цене до небес!» Она прошла в кабинет Эллин и, не обращая внимания на
плачущих сестер и Мелани, присела к секретеру, взяла гусиное перо и стала
подсчитывать, сколько у нее в наличии денег и сколько она сможет прикупить на
них семян для посева хлопка.
«Война окончилась, — снова подумала она и внезапно
выронила перо. Ощущение безмерного счастья затопило ее, — Война
окончилась, и Эшли… Если Эшли жив, он возвратится домой. А думает ли об этом
Мелани, оплакивающая сейчас крах Правого Дела?» — вдруг мелькнула у нее мысль.
«Скоро мы получим письмо… Нет, не письмо. Почта еще не
работает. Но скоро… Словом, так или иначе, он скоро даст нам знать о себе!» Но
проходили дни, складываясь в недели, а от Эшли не было вестей. Почта в Южных
штатах работала еле-еле, а в сельских местностях не работала вовсе. Время от
времени какой-нибудь случайный заезжий человек из Атланты привозил письмецо от
тетушки Питти, слезно молившей Мелани и Скарлетт вернуться к ней. Но от Эшли
вестей не было.
После капитуляции Юга подспудно тлевшая между Скарлетт и
Сьюлин распря из-за лошади вспыхнула с новой силой. Поскольку теперь опасность
нападения янки миновала, Сьюлин возжелала ездить с визитами по соседям. Тоскуя
от одиночества, от утраты прежнего веселого общения с друзьями и знакомыми,
Сьюлин страстно рвалась навестить соседей — прежде всего хотя бы для того,
чтобы убедиться, что во всех других поместьях дела идут не лучше, чем в Таре.
Но Скарлетт проявила железное упорство. Лошадь нужна для дела: возить дрова из
леса, пахать. И Порку надо ездить на лошади — искать, где можно купить
провизии. А по воскресеньям коняга заслужила право попастись на выгоне и
отдохнуть. Если Сьюлин припала охота наносить визиты, никто не мешает ей
отправиться пешком.
До прошлого года Сьюлин едва ли хоть раз за всю жизнь прошла
пешком более ста ярдов, и предложение Скарлетт совсем не показалось ей
заманчивым. Она осталась дома, ворчала, плакала и то и дело восклицала: «О,
если бы мама была жива!» — за что в конце концов получила от Скарлетт давно
Обещанную затрещину, — которая оказалась настолько крепкой, что опрокинула
ее среди неистового визга на постель и вызвала переполох во всем доме. После
этого у Сьюлин явно поубавилось желания хныкать — во всяком случае, в
присутствии Скарлетт.
Скарлетт не соврала, говоря, что хочет, чтобы лошадь
отдыхала, но она сказала лишь полуправду. Другая половина правды заключалась в
том, что сама Скарлетт в первый же месяц после окончания войны побывала с
визитами у всех соседей, и то, что она увидела на знакомых с детства плантациях,
в домах у знакомых с детства людей, сильнее поколебало ее мужество, чем ей
хотелось бы в этом признаться.
У Фонтейнов — благодаря отчаянной скачке, вовремя
предпринятой Салли, — дела шли лучше, чем у других, но их положение
казалось благополучным лишь на фоне поголовного бедствия. Бабушка Фонтейн так
до конца и не оправилась после сердечного приступа, приключившегося с ней в тот
день, когда она возглавила борьбу с пожаром и отстояла от огня свой дом. Старый
доктор Фонтейн медленно поправлялся после ампутации руки. Тони и Алекс неумело
пахали и мотыжили землю. Перегнувшись через ограду, они пожали Скарлетт руку,
когда она приехала их проведать, и отпустили шуточки по адресу ее
разваливающейся повозки, но в глубине их темных глаз притаилась горечь: ведь, подсмеиваясь
над Скарлетт, они подсмеивались и над собой. Она попросила их продать ей
кукурузных зерен для посева, и они пообещали выполнить ее просьбу и тут же
ударились в обсуждение хозяйственных проблем. Рассказали, что у них двенадцать
кур, две коровы, пять свиней и мул, которого они пригнали домой с войны. Одна
из свиней только что сдохла, и они боятся, что за ней могут пасть и другие.
Слушая, как эти бывшие денди, для которых модный галстук был едва ли не главным
предметом серьезного беспокойства, озабоченно говорят о свиньях, Скарлетт
рассмеялась, и в ее смехе тоже прозвучала горькая нотка.
Все очень радушно принимали ее в Мимозе и настояли, чтобы
она взяла кукурузные семена в подарок, без денег. Фонтейновские темпераменты
мгновенно вспыхнули как порох, когда она положила зеленую купюру на стол, и
братья наотрез отказались принять деньги. Скарлетт взяла зерна и украдкой
сунула долларовую бумажку в руку Салли. Сейчас Скарлетт просто не верилось, что
эта Салли — та самая молодая женщина, которая принимала ее восемь месяцев
назад, когда она только что возвратилась в Тару. Та Салли тоже была очень
бледна, но дух ее не был сломлен. Теперь она казалась мертвой, опустошенной,
словно поражение Юга отняло у нее последнюю надежду.
— Скарлетт, — прошептала она, сжимая купюру в
руке. — К чему было все это? За что мы сражались? О, мой бедный Джо!
— Я не знаю, за что мы сражались, и не желаю
знать, — сказала Скарлетт. — Меня это не интересует. И никогда не
интересовало. Война — мужское занятие, а не женское. Меня сейчас интересует
только одно — хороший урожай хлопка. Возьми этот доллар и купи Джо какую-нибудь
одежду. Видит бог, она ему не помещает. Я не намерена вас грабить, как бы Алекс
и Тони ни старались быть рыцарями.
Братья проводили ее до повозки, галантно, невзирая на свой
оборванный вид, помогли ей взобраться на козлы, пошутили — весело и
непринужденно, чисто по-фонтейновски, — но картина их обнищания стояла у
Скарлетт перед глазами, когда она покидала Мимозу, и по спине у нее пробегал
холодок. Она сама так устала от нищеты и скаредности! Как приятно было бы
увидеть людей, живущих в довольстве, не тревожась о куске хлеба на завтрашний
день!
Кэйд Калверт возвратился к себе в Сосновые Кущи, и Скарлетт,
поднявшись по ступенькам старого дома, в котором она так часто танцевала в
былые счастливые времена, и поглядев Кэйду в лицо, увидала на нем печать
смерти. Кэйд страшно исхудал и все время кашлял, полулежа на солнце в кресле,
набросив на колени плед, но при виде Скарлетт лицо его просветлело. Небольшая
простуда застряла у него где-то в грудной клетке, сказал он, делая попытку
подняться Скарлетт навстречу. Слишком много приходилось спать под дождем. Но
скоро он поправится и вместе со всеми примется за дело.
Катлин Калверт, заслышав их голоса, вышла из дома на
веранду. Глаза ее встретились за спиной брата с глазами гостьи, и Скарлетт
прочла в них горькую истину и отчаяние. Кэйд, быть может, и не понимал, но
Кэтлин понимала. В Сосновых Кущах царило запустение, в них буйствовали сорняки,
на полях начала пробиваться молодая сосновая поросль, а дом стоял заброшенный,
неопрятный. Сама Кэтлин очень похудела и держалась натянуто.
Кэтлин и Кэйд жили в этом пустом, странно гулком доме вместе
со своей мачехой-янки, четырьмя маленькими единокровными сестренками и Хилтоном
— управляющим-янки. Скарлетт всегда недолюбливала Хилтона, как не любила она и
отцовского управляющего Джонаса Уилкерсона, а сейчас, когда Хилтон не спеша
направился к ней и приветствовал ее как равный равную, невзлюбила еще пуще.
Прежде его отличала та же смесь угодливости и нахальства, которая была присуща
и Уилкерсону, но теперь, когда мистер Калверт и Рейфорд погибли на войне, а
Кэйд был смертельно болен, всю угодливость Хилтона как ветром сдуло. Вторая
миссис Калверт никогда не умела поставить себя с неграми-слугами так, чтобы
заслужить их уважение, и трудно было ожидать, что она больше преуспеет с белым
слугой.
