— Мелли, если ты заплачешь, я этого не выдержу! Я умру!
Мелани стояла молча, опустив голову, и только тихонько погладила вдетую в
стремя ногу в неуклюжем самодельном башмаке.
— И не надо меня гладить! Этого я тоже не перенесу.
Рука Мелани упала, но головы она не подняла.
— Ладно, я поехала. Хотела просто сообщить вам. —
Кэтлин натянула поводья, лицо ее снова стало белой фарфоровой маской.
— Как Кэйд? — спросила совершенно оторопевшая
Скарлетт, беспомощно стараясь чем-то заполнить тягостное молчание.
— Он умирает, — коротко сообщила Кэтлин. Голос ее
звучал холодно, безучастно. — И я сделаю все, насколько это в моих силах,
чтобы он умер спокойно, не тревожась обо мне и понимая, что, когда его не
станет, я буду не одна, обо мне позаботятся. Дело в том, что наша мачеха
отбывает завтра с детьми на Север. Ну, все, мне надо ехать.
Мелани подняла голову и встретила жесткий взгляд Кэтлин.
Глаза Мелани были полны сочувствия и понимания, а на длинных ресницах блестели
слезинки, и внезапно горькая улыбка — совсем как у ребенка, который храбрится,
стараясь не заплакать от боли, — искривила губы Кэтлин. От всего этого у
Скарлетт голова совсем пошла кругом: она никак не могла освоиться с мыслью, что
Кэтлин Калверт выходит замуж за управляющего, — Кэтлин Калверт, дочь
богатого плантатора, Кэтлин, у которой было так много поклонников, как ни у
одной девушки в графстве, не считая, конечно, самой Скарлетт.
Кэтлин наклонилась, Мелани встала на цыпочки. Они
поцеловались. Потом Кэтлин резко дернула поводья, и старый мул тронулся с
места.
Мелани смотрела ей вслед, слезы струились по ее щекам.
Скарлетт все еще никак не могла прийти в себя от изумления.
— Мелли, она что — рехнулась? Как могла она влюбиться в
него?
— Влюбиться? Боже мой, Скарлетт, какие ужасные мысли
приходят тебе в голову! Ах, бедная Кэтлин! Бедный Кэйд!
— Да брось ты! — воскликнула Скарлетт, которую все
это уже начинало раздражать. Ей было досадно, что Мелани как-то всегда
ухитрялась глубже, чем она сама, вникнуть в суть вещей. Помолвка Кэтлин
поразила ее своей неожиданностью, но вовсе не показалась чем-то трагическим.
Конечно, это не большое удовольствие — выходить замуж за янки, за белую шваль,
но в конце-то концов девушка не может жить одна-одинешенька на плантации, ей
нужен муж, чтобы помочь управиться с хозяйством.
— Вот об этом самом я и толковала тебе, Мелли, на днях.
У девушек теперь нет женихов, и им приходится выходить за кого попало.
— Да совершенно не обязательно им выходить замуж!
Ничего нет постыдного в том, чтобы оставаться незамужней. Возьми к примеру хоть
тетю Питти. Господи, да, по мне, лучше смерть, чем такой брак! И я уверена, что
Кэйду тоже легче было бы увидеть Кэтлин мертвой. Это конец рода Калвертов.
Подумай только, за кого она.., какие у них будут дети! Послушай, Скарлетт,
скорей вели Порку оседлать лошадь, скачи за Кэтлин и скажи — пусть она лучше
переходит жить к нам.
— Еще чего! — вскричала Скарлетт, пораженная тем,
как Мелани походя распоряжается ее поместьем. У Скарлетт не было ни малейшего
намерения кормить еще один рот. Она уже готова! была заявить об этом, но что-то
в удрученном лице Мелани заставило ее сдержаться. — Она же не согласится,
Мелани, — подошла она к делу с другой стороны. — Ты сама понимаешь.
Она слишком горда, для нее это будет то же, что принять милостыню.
— Да, ты права, ты права! — совершенно
расстроенная, пробормотала Мелани, глядя, как оседает на дорогу маленькое
облачко красной пыли.
«Ты живешь тут уже который месяц, — угрюмо подумала
Скарлетт, глядя на золовку, — и тебе ни разу не пришло в голову, что ведь,
в сущности, ты принимаешь от меня подаяние. И никогда, думаю, и не придет.
Таких, как ты, не смогла изменить даже война, ты мыслишь и действуешь так,
словно ничего не произошло, словно мы по-прежнему богаты как Крез и не знаем,
куда девать продукты, и сколько в доме гостит народу, не имеет для нас
значения. И похоже, ты будешь сидеть у меня на шее до конца дней моих. Но
только не с Кэтлин в придачу — нет, покорно благодарю!»
Глава 30
В то жаркое лето после заключения мира Тара перестала быть
уединенным островком. Месяц за месяцем через плантации лился поток страшных,
бородатых, оборванных, похожих на пугала людей со стертыми в кровь ногами; они
взбирались на красный холм и присаживались отдохнуть на затененном крыльце,
моля о пище и о ночлеге. Солдаты армии конфедератов возвращались домой. Остатки
армии Джонстона перебросили по железной дороге из Северной Каролины в Атланту,
выгрузили их там, и они пустились в дальнейшее паломничество пешком. Когда
волна солдат генерала Джонстона спала, за нею следом побрели измученные
ветераны виргинской армии, а за ними — солдаты западных войск; все стремились
на юг, к своим домам, которых, быть может, и не существовало более, к своим
семьям, давно, быть может, рассеявшимся по свету или погребенным в земле. Почти
все шли пешком, а наиболее удачливые ехали верхом на костлявых лошадях или
мулах, которых согласно условиям капитуляции им разрешали сохранить, но бедные
животные были настолько истощены, что самому неопытному глазу было ясно: ни
одно из них не дотянет до далекой Флориды или Южной Джорджии.
Домой! Домой! Одна мысль владела умами всех солдат.
Некоторые были молчаливы, печальны, другие веселы, полны презрения к лишениям,
но и тех и других поддерживала мысль: войне конец, мы возвращаемся домой. И
мало кто испытывал горечь поражения.
Это выпало на долю женщин и стариков. А солдаты отважно
сражались, и теперь им хотелось одного: вернуться к мирному труду землепашцев
под флагом страны, за которую шла борьба.
Домой! Домой! Они не могли говорить ни о чем другом — ни о
битвах, ни о ранах, ни о плене, ни о будущем. Пройдет время, и они начнут
вспоминать сражения и рассказывать своим детям и внукам о схватках, атаках,
налетах, о шутливых проделках, о голоде, раненых, форсированных маршах… Но не
сейчас. У одних не было ноги, у других — руки, у третьих — глаза, и почти у
всех были шрамы, которые станут ныть в сырую погоду, если они доживут лет до
семидесяти, но все это казалось им сейчас несущественным. Дальше жизнь пойдет
по-другому.
И одно было общим для всех — для старых и молодых, для
разговорчивых и молчаливых, для богатых плантаторов и изможденных бедняков —
все равно страдали от дизентерии и вшей. Вшивость стала таким неизменным
спутником солдат-конфедератов, что они уже машинально и бездумно почесывались
даже в присутствии дам. Что до дизентерии — «кровавой лихорадки», как деликатно
называли эту болезнь дамы, — то она, по-видимому, не пощадила никого от рядового
до генерала. Четыре года существования на грани голодной смерти, четыре года на
рационе самой грубой, зачастую почти несъедобной пищи сделали свое дело, и
каждый солдат, искавший пристанища в Таре, либо страдал этой болезнью, либо
только что от нее оправился.
