Здравый смысл подсказывал всем, что Эшли — если только ему
не удастся отрастить крылья — не сможет добраться из Иллинойса в Джорджию
раньше как через несколько недель, если не через несколько месяцев, и тем не
менее, стоило какому-нибудь солдату показаться в глубине подъездной аллеи, как
у каждого начинало бешено колотиться сердце. Любое бородатое пугало могло обернуться
Эшли. А если даже это был не Эшли, то кто-то мог принести весть о нем или
письмо от тетушки Питти с известием об Эшли. И все население дома — и белое, и
черное, — заслышав звук шагов, выбегало на крыльцо. Вид человека в военной
форме заставлял каждого бросаться с выгона, с хлопкового поля, от поленницы
дров ему навстречу. На какое-то время после получения письма работы на
плантации почти остановились. Никто не хотел оказаться вне дома, когда появится
Эшли, а меньше всех — Скарлетт.
И конечно, она не могла требовать от других, чтобы они
занимались своими делами, когда сама забросила все.
Но шли недели, а Эшли все не было, и не приходило больше
никаких о нем вестей, и жизнь на плантации понемногу вошла в обычную колею.
Сердечной тоске и напряженному ожиданию тоже ведь положен свой предел. Однако в
душу Скарлетт мало-помалу закрался тревожный страх, что с Эшли случилась
какая-то беда по дороге. Рок-Айленд так далеко, а из тюрьмы он мог выйти слабым
и больным. Денег у него нет, и край, через который лежит его путь, исполнен
ненависти к конфедератам. Если бы только знать, где он находится, она послала
бы ему денег, послала бы все до последнего пенни, заставила бы голодать всю
семью, лишь бы он мог быстрее вернуться домой на поезде. «Любимая, я
возвращаюсь домой, к тебе». В первые мгновения неистовой радости, когда ее
глазам предстали эти строки, они означали для нее лишь одно: Эшли возвращается
домой, к ней. Затем, поостыв, она поняла, что Эшли возвращается не к ней, а к
Мелани. К Мелани, которая бегает по дому, распевая от радости словно птичка. И
временами у Скарлетт мелькала горькая мысль: а ведь Мелани могла умереть в
Атланте от родов! Все бы так превосходно устроилось тогда. По истечении
приличествующего срока она могла бы выйти замуж за Эшли и стать доброй мачехой
малютке Бо. И когда нечто подобное приходило ей на ум, она уже не спешила
испросить у господа прощения, не пыталась уверить его, что у нее не было ничего
такого в мыслях. Она утратила страх перед господней карой.
Солдаты забредали в дом по одному, по двое, дюжинами, и все
— голодные. Скарлетт в отчаянии говорила себе, что даже нашествие саранчи было
бы не столь страшно. Она проклинала старый обычай гостеприимства, укоренившийся
в эпоху процветания Юра, обычай, согласно которому ни одного заезжего человека
— будь он благородного или простого сословия — нельзя отпустить дальше в путь,
не накормив » его самого, и его лошадь, не предоставив ему ночлега и не выказав
должного радушия. Скарлетт понимала, что прежний уклад жизни канул в прошлое
навеки, но все остальные обитатели Тары не могли этого понять, не понимали
этого и солдаты, и каждый из них был принят в доме как долгожданный гость.
И поток мимо бредущих не иссякал, а сердце Скарлетт
ожесточалось. Солдаты поедали съестные запасы, заготовленные на несколько
месяцев впрок, поедали овощи, выращивая которые она гнула спину, продукты, для
приобретения которых ей пришлось покрыть не одну милю. Продукты эти до??ывались
с великим трудом, а деньги в бумажнике янки таяли быстро. Сейчас в нем осталось
уже всего несколько зеленых бумажек и только две золотые монеты. Почему должна
она кормить всю эту ораву голодных мужчин? Война окончилась. Солдатам уже не
придется больше грудью защищать ее дом от неприятеля. И она дала распоряжение
Порку: когда в доме солдаты, подавать на стол поменьше еды. Распоряжение это
оставалось в силе до тех пор, пока она не заметила, что Мелани, все еще не
вполне окрепшая после появления на свет Бо, заставляет Порка отдавать ее долю
солдатам, а себе берет нечто почти не различимое невооруженным глазом.
— Прекрати это, Мелани, — обрушилась на нее
Скарлетт. — Ты пока еще еле на ногах держишься, и если не станешь есть как
следует, то сляжешь совсем, и нам придется за тобой ухаживать. Пусть солдаты
немного поголодают. Они от этого не умрут. Они выдерживали это четыре года,
выдержат и еще.
Мелани поглядела не нее, и Скарлетт впервые увидела
откровенный бунт в ее всегда таком ясном взоре.
— Ах, Скарлетт, не брани меня! Позволь мне поступать
по-своему. Всякий раз, когда я отдаю какому-нибудь бедняге свою порцию, и думаю
о том, что, быть может, где-то там на Севере какая-то женщина, повстречав моего
Эшли на пути, делится с ним своим обедом, и это дает ему силы брести домой, ко
мне.
«Моего Эшли».
«Любимая, я возвращаюсь домой, к тебе».
Скарлетт молча отвела глаза. Но после этого разговора Мелани
заметила, что на столе стало появляться больше еды, даже если присутствовали
посторонние, хотя Скарлетт по-прежнему жалела для них каждый кусок.
Если солдаты были слишком больны — а такие забредали к ним
частенько — и не могли двинуться дальше, Скарлетт весьма и весьма неохотно
предоставляла им постель. Каждый больной был лишним ртом, который приходилось
кормить. И кто-то должен был за ним ухаживать — значит, одним работником меньше
на прополке, на пахоте, на огороде, на возведении ограды. Раз какой-то
верховой, направлявшийся в Фейетвилл, оставил у них на крыльце совсем юного
парня со светлым пушком над верхней губой: юноша этот валялся у дороги без
сознания, и верховой перекинул его через седло и привез в ближайшую усадьбу — в
Тару. Все подумали, что это, верно, один из тех курсантов, которые были
призваны в армию, когда Шерман повел наступление на Милледжвилл, но узнать
наверное им ничего не удалось, так как юноша умер, не приходя в сознание, а
содержимое карманов не помогло установить его личность.
Это был пригожий мальчик, по-видимому, из родовитой семьи,
и, быть может, где-то дальше к Югу какая-то женщина день и ночь глядела на
дорогу, гадая, скоро ли он вернется домой, — совершенно так же, как
Скарлетт и Мелани в безумной надежде вглядывались в каждую бородатую фигуру,
появлявшуюся на аллее, ведущей к дому. Они похоронили юношу на своем семейном
кладбище, рядом с тремя маленькими братьями О’Хара, и пока Порк засыпал могилу,
Мелани отчаянно рыдала, думая о том, что, быть может, какой-нибудь чужой
человек сделает то же для ее Эшли.
Так же как и этот безвестный юноша, попал к, ним и Уилл
Бентин — он был без сознания, когда однополчанин привез его в Тару, перекинув
через луку седла. Уилл погибал от пневмонии, и, укладывая его в постель,
женщины со страхом думали, что он разделит участь безымянного солдата,
погребенного на их кладбище.
У него было изжелта-бледное малярийное лицо, какие нередко
встречаются среди малоимущего населения Южной Джорджии, светлые рыжеватые
волосы и почти бесцветные голубые глаза, хранившие кроткое и терпеливое
выражение, даже когда он бредил. Одна нога у него была ампутирована до колена,
и на культе держался кое-как обструганный деревянный обрубок. Всем было ясно,
что он из небогатой семьи, — точно так же как никто не сомневался, что
юноша, которого они недавно похоронили, явно был сыном какого-нибудь
плантатора. Откуда пришла к ним эта уверенность, никто из женщин не смог бы
объяснить. Уилл был так же грязен и небрит и так же обовшивел, как многие
джентльмены из хороших семей, попадавшие к ним в поместье. А речь его в бреду
была отнюдь не менее правильна, чем язык близнецов Тарлтонов. И все же подобно
тому, как они умели мгновенно отличать породистую лошадь от полукровки, так и
здесь все инстинктивно почувствовали. Что Уилл — человек не из их среды.
Впрочем, это никак не мешало им прилагать все силы к тому, чтобы спасти ему
жизнь.
