Изнуренный годом заключения в тюрьме, измученный длинным переходом
на плохо пригнанной деревянной ноге, он уже не имел сил бороться с пневмонией и
день за днем в бреду снова и снова переживал все битвы, стонал и пытался
вскочить с постели. Но ни разу за все время не позвал он к своему ложу ни
матери, ни жены, ни сестры, ни возлюбленной, и это очень встревожило Кэррин.
— У каждого человека должны быть какие-то
близкие, — говорила она. — А у этого словно бы нет ни единой родной
души на всем белом свете.
Однако, несмотря на истощение, организм у него оказался
крепким, и хороший уход помог ему преодолеть болезнь. Настал день, когда в
бледно-голубых глазах стало заметно отчетливое восприятие действительности, и
взгляд его упал на Кэррин: она сидела возле его постели, перебирая четки, и
лучи утреннего солнца играли в ее белокурых волосах.
— Значит, вы все же не приснились мне, — произнес
он своим глуховатым, бесцветным голосом. — Надеюсь, я не доставил вам
слишком много хлопот, мэм?
Выздоровление его подвигалось туго; день за днем он тихо
лежал, глядя на магнолия за окном, и присутствие его почти не ощущалось в доме.
Кэррин прониклась к нему симпатией; его тихая необременительная
немногословность импонировала ей. И нередко в знойные послеполуденные часы она
подолгу молча просиживала у его постели, отгоняя мух.
Кэррин вообще была молчалива в эти дни: тоненькая, хрупкая,
она неслышно, как привидение, двигалась по дому, выполняя те работы, которые
были ей под силу. И много молилась, ибо стоило Скарлетт без стука заглянуть к
ней в комнату, как она неизменно заставала Кэррин коленопреклоненной возле
кровати. Зрелище это всякий раз вызывало досаду у Скарлетт, считавшей, что
время молитв прошло. Если бог нашел нужным так их покарать, значит, он
прекрасно обходится без их молитв. У Скарлетт религия всегда носила характер
сделки. Она обычно обещала богу вести себя хорошо в обмен на те или иные его
милости. Но бог, по ее мнению, то и дело нарушал условия сделки, и теперь она
чувствовала себя свободной от любых обязательств по отношению к нему. И всякий
раз, застав Кэррин в молитве на коленях, в то время как той надлежало
вздремнуть после обеда или заняться починкой белья, она злилась, считая, что
сестра увиливает от участия в совместных трудах.
Примерно это она и сказала Уиллу Бентину как-то вечером,
когда он уже стал вставать с постели, и была немало поражена, услышав в ответ
такие, произнесенные бесцветным глуховатым голосом слова:
— Не трогайте ее, мисс Скарлетт. Это приносит ей
утешение.
— Утешение?
— Конечно. Она молится за вашу матушку и за него.
— За кого Это — «за него»?
Бело-голубые глаза без удивления поглядели на нее из-под
рыжеватых ресниц. Ничто, по-видимому, не могло ни удивить, ни взволновать Уилла
Бентина. Быть может, он видел слишком много неожиданного и непредставимого,
чтобы сохранить способность изумляться. Ему не казалось странным, что младшая
сестра не раскрывала Скарлетт своего сердца. Он принимал это как нечто само
собой разумеющееся, как и то, что Кэррин нашла возможным делиться с ним, совсем
чужим ей человеком.
— За своего поклонника, за этого мальчика — Брента, не
знаю, как его фамилия, который погиб при Геттисберге.
— За своего поклонника? — переспросила
Скарлетт. — Какая чушь! И он, и его брат были моими поклонниками.
— Да, она мне тоже так говорила. Похоже, что все юноши
во всем графстве были вашими поклонниками. Но тем не менее он стал ее
поклонником, после того как вы отвергли его. Ведь он обручился с мисс Кэррин,
когда в последний раз приезжал домой на побывку. Она говорит, что ей никто
никогда не нравился — только он, и она получает успокоение, молясь за него.
— Чепуха! — сказала Скарлетт, почувствовав легкий
укол ревности.
Она с любопытством поглядела на этого худосочного человека с
костлявыми плечами, сутулой спиной, рыжеватыми волосами и спокойным немигающим
взглядом. Вот, значит, как — ему известны секреты ее семьи, которые сама она не
потрудилась узнать. Так вот почему Кэррин бродит по дому как сомнамбула и все
время молится богу. Ничего, это пройдет. Тысячи девушек забывают своих мертвых
возлюбленных.., да и мертвых мужей тоже. Она же пережила потерю Чарльза. А в
Атланте она знала одну женщину, которая трижды вдовела за войну и все же не
утратила способности интересоваться мужчинами. Именно эти соображения она и
высказала Уиллу, но он покачал головой.
— Мисс Кэррин не такая, — убежденно сказал он.
Уилл оказался приятным собеседником, потому что сам говорил мало, но умел
слушать и понимать. Скарлетт делилась с ним своими сомнениями по части сева,
прополки, рыхления почвы, откорма свиней и разведения коров, и он давал ей
добрые советы, так как имел небольшую ферму в Южной Джорджии и двух негров. Он
знал, что теперь его негры получили свободу, а ферма заросла сорняком и молодой
сосной. Его единственная сестра несколько лет назад уехала со своим мужем в
Техас, других родственников у него не было, и он остался один как перст на всем
белом свете. Впрочем, это, казалось, мало волновало его, так же как и потеря
ноги, которой он лишился в Виргинии.
И после целого дня тяжелой работы, после воркотни негров,
нытья и шпилек Сьюлин, после бесконечно повторявшихся вопросов Джералда — где
Эллин? — Скарлетт отдыхала душой, беседуя с Уиллом. Ему она могла сказать
все. Она даже рассказала ему, как застрелила янки, и расцвела от гордости,
услыхав его немногословную похвалу:
— Чистая работа!
Мало-помалу все обитатели дома нашли путь в комнату Уилла,
все шли к нему со своими тревогами и бедами — все, даже Мамушка, которая
поначалу держалась с ним холодно, памятуя, что он невысокого происхождения и
владелец всего двух рабов. Как только Уилл смог ковылять по дому, он тотчас
нашел себе работу — стал плести корзины и чинить поломанную янки мебель. Кроме
того, он очень умело резал по дереву, и Уэйд не отходил от него ни на шаг, так
как Уилл вырезал ему всевозможные игрушки — первые в его жизни настоящие
игрушки. Теперь, когда в доме появился Уилл, все, отправляясь по своим делам,
уже спокойно оставляли на него Уэйда и двух малюток, ибо он не хуже Мамушки
умел позаботиться о них, — разве что только Мелани превосходила его в
умении успокоить раскричавшегося белого или черного младенца.
— Вы были неслыханно добры ко мне, мисс
Скарлетт, — сказал однажды Уилл, — а ведь я для вас чужой человек. Я
доставил вам уйму беспокойства и хлопот, и если вы не против, я бы хотел пожить
здесь еще и помочь в работе чем смогу, пока не расплачусь с вами хоть немного
за вашу заботу обо мне. Совсем-то расплатиться, до конца, я не смогу никогда,
потому как жизнь человеческая слишком дорога — ее ничем не оплатишь.
Итак, Уилл Бентин остался жить в Таре, и как-то незаметно,
само собой, значительная часть груза, лежавшего на плечах Скарлетт,
переместилась на его костлявые плечи.
