— Мистер Джералд! — провозгласил он, с трудом
переводя дыхание от распиравшей его гордости. — Ваша новая служанка
прибыла!
— Новая служанка? Я не покупал никаких служанок! —
отвечал Джералд, уставя притворно гневный взгляд на своего лакея.
— Да, да, сэр, мистер Джералд, купили! Да, сэр! И она
там, за дверью, и очень хочет поговорить с вами! — Порк хихикнул и
хрустнул пальцами от волнения.
— Ладно, тащи сюда свою женушку, — сказал Джералд,
и Порк, обернувшись, поманил жену, только что прибывшую из Двенадцати Дубов,
чтобы стать принадлежностью Тары. Она вступила в столовую, а следом за ней,
прижимаясь к матери, полускрытая ее накрахмаленными ситцевыми юбками, появилась
двенадцатилетняя дочь.
Дилси была высокая женщина, державшаяся очень прямо.
Определить ее возраст было невозможно — тридцать лет, шестьдесят? На спокойном
бронзовом лице не было ни морщинки. Перевес индейской крови над негритянской
сразу бросался в глаза. Красноватый оттенок кожи, высокий, сдавленный у висков
лоб, широкие скулы и нос с горбинкой, неожиданно расплющенный книзу, над
толстыми негроидными губами, ясно указывали на смешение двух рас. Держалась
Дилси уверенно и с таким чувством собственного достоинства, до которого далеко
было даже Мамушке, ибо у Мамушки оно было благоприобретенным, а у Дилси — в крови.
И она не так коверкала слова, как большинство негров, речь
ее была правильнее.
— Добрый вечер вам, мисс, и вам, мисс. И вам, мистер
Джералд. Извините за беспокойство, да уж больно мне хотелось поблагодарить вас,
что вы купили меня и мою дочку. Меня-то кто хошь купит, а вот чтоб Присси, чтоб
мне не тосковать по ней, — таких нет, и я благодарствую вас. Уж я буду
стараться служить вам и никогда не позабуду, что вы для меня сделали.
— Хм-хм… — Джералд откашлялся и пробормотал что-то
невнятное, чрезвычайно смущенный тем, что его так явно уличили в содеянном
добре.
Дилси повернулась к Скарлетт, и затаенная улыбка собрала
морщинки в уголках ее глаз.
— Мисс Скарлетт, Порк сказывал мне, как вы просили
мистера Джералда купить меня. И я хочу отдать вам мою Присси в служанки.
Пошарив позади себя рукой, она вытолкнула вперед дочь —
маленькое коричневое создание с тоненькими птичьими ножками и бесчисленным
множеством торчащих в разные стороны косичек, аккуратно перевязанных
веревочками. У девочки был умный наблюдательный взгляд, зорко подмечавший все
вокруг, в тщательно усвоенное глуповатое выражение лица.
— Спасибо, Дилси, — сказала Скарлетт, — но
боюсь. Мамушка станет возражать. Ведь она мне прислуживает с того дня, как я
появилась на свет.
— Мамушка-то уж совсем старенькая, — невозмутимо
возразила Дилси с такой уверенностью, которая несомненно привела бы Мамушку в
ярость. — Она — хорошая няня, да только ведь вы-то теперь уже леди и вам
нужна умелая горничная, а моя Присси целый год прислуживала мисс Индии. Она и
шить может, и не хуже всякой взрослой вас причешет.
Дилси подтолкнула дочь; Присси присела и широко улыбнулась
Скарлетт, и та невольно улыбнулась в ответ.
«Шустрая девчонка», — подумала Скарлетт и сказала:
— Ладно, Дилси, спасибо, когда мама вернется, я
поговорю с ней.
— И вам спасибо, мэм. Пожелаю вам спокойной
ночи, — сказала Дилси и покинула столовую вместе с дочкой, а Порк поспешил
за ними. Со стола убрали, и Джералд снова принялся ораторствовать, без всякого,
впрочем, успеха у своей аудитории и потому без особого удовольствия для себя.
Его грозные предсказания близкой войны и риторические возгласы: «Доколе же Юг
будет сносить наглость янки!» — порождали у скучающих слушательниц лишь
односложные: «Да, папа» и «Нет, папа». Кэррин, сидя на подушке, брошенной на
пол под большой лампой, была погружена в романтическую историю некой девицы,
постригшейся в монахини после смерти своего возлюбленного: слезы восторга
приятно щекотали ей глаза, и она упоенно воображала себя в белом монашеском
чепце. Сьюлин что-то вышивала — «для своего приданого», как она объяснила,
стыдливо хихикнув, — и прикидывала в уме, удастся ли ей на завтрашнем
барбекю отбить Стюарта Тарлтона у Скарлетт, очаровав его своей женственной мягкостью
и кротостью, которыми Скарлетт не обладала. А Скарлетт была в смятении чувств
из-за Эшли.
Как может папа без конца толковать о форте Самтер и об этих
янки, когда у нее сердце рвется на части и он это знает? Будучи еще очень юной,
она находила непостижимым, что люди могут быть так эгоистично равнодушны к ее
страданиям и в мире все продолжает идти своим путем, в то время как ее сердце
разбито.
В душе ее бушевала буря, а все вокруг выглядело таким
спокойным, таким безмятежным, и это казалось ей странным. Тяжелый буфет и стол
красного дерева, массивное серебро, пестрые лоскутные ковры на натертом до
блеска полу — все оставалось ни своих местах, словно ничего не произошло. Это
была уютная, располагающая к дружеской беседе комната, и обычно Скарлетт любила
тихие вечерние часы, которые семья проводила здесь после ужина, но сегодня вид
этой комнаты стал ей ненавистен, и если бы не страх перед резким окриком отца,
она выскользнула бы за дверь и, стремительно прокравшись через темный холл,
наплакалась бы вволю на старой софе в маленьком кабинетике Эллин.
Это была самая любимая комната Скарлетт. Здесь Эллин каждое
утро сидела за высоким секретером, проверяя счета и выслушивая доклады Джонаса
Уилкерсона, управляющего имением. Здесь нередко собиралось и все семейство: Эллин
что-то записывала в тяжелые гроссбухи, Джералд дремал в старой качалке, дочки
примостились на продавленных подушках софы, тоже уже слишком ветхой, чтобы
украшать собой парадные покои. И Скарлетт сейчас хотелось только одного:
остаться там вдвоем с Эллин и выплакаться, уткнувшись головой ей в колени.
Когда же наконец вернется мама?
Но вот на аллее заскрипел гравий под колесами и негромкий
голос Эллин, отпускавшей кучера, донесся в столовую. Взгляды всех устремились к
двери. Шурша кринолином, она быстро вошла в комнату — лицо ее было усталым и
грустным. Повеяло легким ароматом вербены, навечно, казалось, угнездившимся в
складках ее платья, — ароматом, который для Скарлетт был неотторжим от
образа матери. Мамушка — хмурая, с недовольно выпяченной нижней губой и кожаной
сумкой в руках — следовала за хозяйкой чуть поодаль. Она что-то
нечленораздельно бормотала себе под нос — достаточно тихо, чтобы нельзя было
разобрать слов, и достаточно громко, чтобы ее неодобрение не осталось
незамеченным.
— Извините, что задержалась, — сказала Эллин,
сбрасывай шотландскую шаль со своих усталых плеч на руки Скарлетт, и, проходя,
погладила дочь по щеке.
При появлении жены лицо Джералда мгновенно просияло.
— Ну что — окрестили это отродье? — спросил он.
— Да, окрестили бедняжку и оплакали, — сказала
Эллин. — Я боялась, что Эмми тоже отдаст богу душу, но, мне кажется, она
оправится.
