— Матерь божия, — нараспев произносила Эллин слова
молитвы, и, вторя ее мягкому контральто, Скарлетт послушно подхватывала:
— Моли бога о нас.
С самого раннего детства для Скарлетт это были минуты
поклонения не столько божьей матери, сколько Эллин, которую она обожествляла.
Повторяя древние слова Священного писания, Скарлетт кощунственно видела перед
собой сквозь смеженные веки не образ Девы Марии, а обращенное к небесам лицо
Эллин, и слова эти — «Исцеление болящих», «Грешников прибежище», «Престол
мудрости», «Врата вечного блаженства» — казались ей прекрасными, ибо они
сливались для нее с образом матери. Но в этот вечер в приглушенных голосах, в
повторяемых шепотом словах респонсория ее взволнованной душе открылась какая-то
новая, необычная красота. И она от всего сердца возблагодарила господа за то,
что он указал ей путь из глубины отчаяния… прямо в объятия Эшли.
Прозвучало последнее «аминь», и все — кое-кто с трудом,
Мамушка — с помощью Тины и Розы, — поднялись, с колеи. Порк взял с
каминной полки длинный жгут из бумаги, зажег его от лампы и вышел в холл. Там,
напротив полукружия лестницы, стоял огромный, не поместившийся в столовой буфет
орехового дерева, а на его широкой доске вытянулись в ряд несколько ламп и с
десяток свечей в подсвечниках. Порк зажег лампу и три свечи и с важным видом
первого камергера двора, провожающего королевскую чету в опочивальню, начал
подниматься по лестнице, держа лампу высоко над головой. Эллин под руку с
Джералдом следовала за ним, а девочки — каждая со свечой в руке — замыкали
шествие.
Скарлетт вошла к себе в спальню, поставила свечу на высокий
комод и принялась шарить в платяном шкафу, разыскивая нуждавшееся в починке
бальное платье. Перекинув его через руку, она по галерее, окружавшей холл,
направилась к спальне родителей. Дверь в спальню была приотворена, и прежде,
чем Скарлетт успела постучать, до нее долетел тихий, но твердый голос Эллин:
— Мистер О’Хара, вы должны рассчитать Джонаса
Уилкерсона.
Джералд мгновенно вскипел:
— А где прикажете мне достать другого управляющего,
который не обирал бы меня до последней нитки?
— Он должен быть уволен немедленно, завтра же утром.
Большой Сэм хороший надсмотрщик и может заменить Джонаса, пока вы не наймете
другого управляющего.
— А, вот оно что! Понятно, Уважаемый Джонас дабрюхатил…
— Его надо уволить.
«Так, значит, это он — отец ребенка Эмми Слэттери, —
подумала Скарлетт. — Прекрасно. Чего еще можно ожидать от янки и от
девчонки из такой семьи, как эта белая рвань!» Скромно выждав за дверью, чтобы
дать Джералду время утихомириться, Скарлетт постучалась, вошла и протянула
матери платье.
Пока Скарлетт раздевалась и, задув свечу, укладывалась в
постель, в голове ее уже полностью созрел план завтрашних действий. План был
крайне прост, ибо с унаследованной от Джералда целеустремленностью она ясно
видела перед собой только то, чего хотела достичь, и шла к этой цели
наикратчайшим путем.
Прежде всего надо быть гордой, как наставлял Джералд.
Появиться в Двенадцати Дубах веселой и оживленной, как никогда. Ни одна душа не
должна заподозрить, что она убита союзом Эшли с Мелани. Она будет кокетничать
напропалую со всеми мужчинами подряд.. Это, конечно, жестоко но отношению к
Эшли, но зато его еще сильнее потянет к ней. Она не оставит без внимания ни одного
из возможных претендентов на ее руку, начиная от рыжеусого перестарка Фрэнка
Кеннеди, ухажера Сьюлин, и кончая тихим, скромным, застенчивым, как девушка,
Чарльзом Гамильтоном, братом Мелани. Все они будут виться вокруг нее, как пчелы
вокруг цветка, и, само собой разумеется, Эшли покинет Мелани и присоединится к
свите ее поклонников. Тогда она как-нибудь улучит минутку, чтобы остаться с ним
наедине. Она надеялась, что все произойдет именно так, — ведь иначе
привести ее план в исполнение будет нелегко. Ну, а уж если Эшли не сделает
первого шага, ей просто придется сделать его самой.
А когда они наконец останутся вдвоем, он мысленно все еще
будет видеть ее, окруженную роем поклонников, стремящихся добиться ее
расположения, и в глазах его снова появится знакомое ей выражение обреченности
и боли. И тогда она осчастливит его. Она откроет ему, что для нее, столь для
всех желанной, всех на свете желанней он. И когда она сделает ему свое
признание, он увидит, как она мила и скромна и сколько в ней других бесценных
качеств. Конечно, она сделает это с достоинством, как настоящая леди. Она не
собирается бросаться ему на шею с криком: «Я люблю вас!» Это не годится.
Впрочем, вопрос о том, в какой форме признаться ему в своем чувстве, не слишком
ее тревожил. Она уже бывала в такого рода положениях не раз, сумеет и теперь.
Лежа в постели, вся залитая лунным светом, она мысленно
рисовала себе эту сцену. Перед ней возникало изумленное и счастливое лицо Эшли,
внимающего ее любовному признанию, и она слышала его голос, произносящей
заветные слова: «Я прошу вас стать моей женой».
Конечно, она ответит, что не может принять предложение
человека, помолвленного с другой, но он будет настаивать, и она в конце концов
уступит. И тогда они примут решение в этот же вечер бежать из дому, добраться
до Джонсборо и…
Да, завтра в этот час она, быть может, уже станет миссис
Эшли Уилкс!
Скарлетт села в постели, обхватив колени руками, и на
несколько счастливейших в ее жизни минут почувствовала себя миссис Эшли Уилкс,
женой Эшли! А потом легкий холодок сомнения закрался в ее сердце. А что, если
не получится так, как она задумала? Что, если Эшли не предложит ей бежать с
ним? Но она тут же прогнала прочь эту мысль.
«Не стану думать об этом сейчас, — твердо сказала себе
она. — Начну думать — только еще больше расстроюсь. Все должно получиться
так, как я хочу… если он меня любит. А он любит меня, я это знаю!» Она закинула
голову, и в ее светлых, в темной оправе ресниц глазах сверкнули отблески луны.
Эллин не открыла ей одной простой истины: желать — это еще не значит получить.
А жизнь еще не научила тому, что победа не всегда достается тем, кто идет
напролом. Она лежала в пронизанном лунным сиянием полумраке, и в ней росла
уверенность, что все будет хорошо, и она строила смелые планы — как строят их в
шестнадцать лет, когда жизнь так прекрасна, что возможность поражения кажется
невозможной, а красивое платье в сочетании с нежным цветом лица — залогом
победы над судьбой.
Глава 5
Было десять часов утра. На редкость горячее апрельское
солнце струило сквозь голубые занавески в спальне Скарлетт золотистый поток
лучей. Солнечные блики играли на кремовых стенах, отражались в темно-красной,
как вино, глуби старинной мебели и заставляли пол сверкать точно зеркало там,
где их не поглощали пестрые пятна ковров. Дыхание лета уже чувствовалось в
воздухе — первое дуновение зноя, который придет на смену весне, начинавшей
мало-помалу сдавать свои позиции. В теплых струях, проникавших из сада в
комнату, был разлит бархатистый аромат молодой листвы, цветов и влажной, свежевспаханной
земли. За окнами поражало глаз белоснежное буйство нарциссов, распустившихся по
обеим сторонам усыпанной гравием подъездной аллеи, а позади них — пышные,
округлые, похожие на юбки с кринолином кусты желтого жасмина склоняли до земли
свои отягощенные золотыми цветами ветви. Пересмешники и сойки, занятые извечной
борьбой за обладание растущей под окном магнолией, затеяли очередную
перебранку: крики соек звучали язвительно и резко, голоса пересмешников —
жалобно и певуче.
