— А что он такое натворил?
— Ах, у него совершенно чудовищная репутация. Его зовут
Ретт Батлер, он из Чарльстона и принадлежит к одному из лучших семейств города,
но никто из его близких с ним даже не разговаривает. Кэро Ретт рассказывала мне
о нем прошлым летом. Он с ней не в родстве, но ей все о нем известно, как,
впрочем, и всем другим. Его выгнали из Вест-Пойнта, можешь себе представить? И
за такие проделки, которые просто не для ее ушей. Ну, а потом произошла эта
история с девчонкой, на которой он не пожелал жениться.
— Какая история, расскажи!
— Дорогая, да неужто ты ничего не знаешь? Кэро все
рассказала мне еще в прошлом году. Ее маму хватил бы удар, узнай она, что Кэро
посвящена в эти сплетни. Понимаешь, этот мистер Батлер как-то раз под вечер
повез одну чарльстонскую девицу кататься в кабриолете. Кто эта девица — не
говорят, но я кое о чем догадываюсь. Она, конечно, не из очень хорошего
общества, иначе не поехала бы с ним кататься в такой поздний час без
провожатой. И вообрази, моя дорогая, они пропадали где-то почти всю ночь, до
утра, потом возвратились домой пешком и объяснили, что лошадь понесла, разбила
кабриолет, а они заблудились в лесу. И как ты думаешь, что?
— Ничего не думаю, продолжай! — нетерпеливо
потребовала Скарлетт, ожидая услышать самое ужасное.
— На следующий день он отказался на ней жениться!
— А-а, — разочарованно протянула Скарлетт.
— Заявил, мм… что он ее и пальцем не тронул и не
понимает, почему должен на ней жениться. Ну, и ее брат, понятно, вызвал его на
дуэль, а он сказал, что предпочитает получить пулю в лоб, чем дуру в жены.
Словом, они стрелялись, и мистер Батлер ранил брата этой девицы, и тот умер, а
мистеру Батлеру пришлось покинуть Чарльстон, и его теперь не принимают в
домах! — торжественно и как раз вовремя закончила Кэтлин, так как в дверях
уже появилась Дилси — поглядеть, в порядке ли туалет ее госпожи.
— У нее был ребенок? — прошептала Скарлетт на ухо
Кэтлин. Эту мысль Кэтлин отвергла, очень решительно помотав головой.
— Но тем не менее ее репутация погибла, — так же
шепотом ответила она.
«Хорошо бы сделать так, чтобы Эшли скомпрометировал
меня! — неожиданно мелькнуло у Скарлетт в голове. — Он-то слишком
джентльмен, чтобы не жениться». Но против воли она почувствовала в душе нечто
вроде уважения к мистеру Батлеру, оттого что он отказался жениться на дуре.
Скарлетт сидела на высоком пуфике розового дерева в тени
старого дуба за домом; кончик зеленой сафьяновой туфельки на два дюйма — ровно
на столько, сколько допускали правила приличия, — высовывался из-под
зеленой пены воланов и оборочек. В руке у нее была тарелка с едой, к которой
она почти не притронулась; семеро кавалеров окружали ее плотным кольцом. Прием
гостей был в самом разгаре, в весеннем воздухе стоял гомон веселых голосов,
смех, звон серебра, фарфора, густой, крепкий запах жареного мяса и душистых
подливок. Временами легкий ветерок, изменив направление, приносил струйки дыма
от длинных, полных углей ям и производил среди дам шутливый переполох, всякий
раз сопровождавшийся энергичной работой пальмовых вееров. Большинство девушек
разместились вместе со своими кавалерами на длинных скамейках за столами, но
Скарлетт, рассудив, что у каждой девушки только две руки и она может посадить
на скамейку только двух кавалеров — по одну руку и по другую, — решила
сесть поодаль и собрать вокруг себя столько кавалеров, сколько удастся.
Увитая зеленью беседка была отведена для замужних дам, чьи
темные платья чинно оттеняли царившую вокруг пестроту и веселье. Замужние
женщины, независимо от возраста, всегда, по обычаю Юга, держались особняком — в
стороне от шустроглазых девиц, их поклонников и неумолчного смеха. Все — от
бабули Фонтейн, страдавшей отрыжкой и не скрывавшей этого, пользуясь
привилегией своего возраста, до семнадцатилетней Элис Манро, носившей своего
первого ребенка и подверженной приступам тошноты, — сблизив головы,
оживленно обсуждали чьи-то родословные и делились акушерскими советами, и это
придавало таким собраниям познавательный интерес и увлекательность.
Мельком взглянув в их сторону, Скарлетт презрительно
подумала, что они похожи на стаю жирных ворон. Жизнь замужней женщины лишена
развлечений. У Скарлетт не возникло даже мысли о том, что, выйдя замуж за Эшли,
она механически переместится в общество степенных матрон в тусклых шелках и
сама в таком же тусклом шелковом платье будет так же степенно восседать в
беседках и гостиных, не принимая участия в играх и развлечениях. Подобно
большинству своих сверстниц, она не уносилась мечтами дальше алтаря. К тому же
в эту минуту она чувствовала себя слишком несчастной, чтобы предаваться
отвлеченным рассуждениям.
Опустив глаза в тарелку, она привередливо ковыряла ложечкой
воздушный пирог, проделывая это с таким изяществом и полным отсутствием
аппетита, что бесспорно заслужила бы одобрение Мамушки. Да, она чувствовала
себя глубоко несчастной, невзирая на небывалое изобилие поклонников. По
какой-то непонятной ей причине выработанный накануне ночью план во всем, что
касалось Эшли, потерпел полный крах. Ей удалось окружить себя толпой
поклонников, но Эшли не было в их числе, и страхи, терзавшие ее вчера, ожили
вновь, заставляя сердце то бешено колотиться, то мучительно замирать, а кровь
то отливать от щек, то обжигать их румянцем.
Эшли не сделал ни малейшей попытки присоединиться к ее
свите; она не имела возможности ни секунды побыть с ним наедине, да, в
сущности, после первых приветствий они не перемолвились ни единым словом. Он
подошел поздороваться с ней, когда она спустилась в сад за домом, но подошел
под руку с Мелани, чья голова едва достигала ему до плеча.
Это было крохотное хрупкое существо, производившее
впечатление ребенка, нарядившегося для маскарада в огромный кринолин своей
матери: застенчивое, почти испуганное выражение огромных карих глаз еще
усиливало эту иллюзию. Пушистая масса курчавых темных волос была безжалостно
упрятана на затылке в сетку, а спереди разделена на прямой пробор, так что две
гладкие пряди, обрамлявшие лоб, сходились над ним под острым углом,
подчеркивали своеобразный овал ее чуточку слишком широкоскулого, чуточку
слишком заостренного к подбородку лица, что придавало ему сходство с сердечком.
Застенчивое это лицо было по-своему мило, хотя никто не назвал бы его красивым,
к тому же ни одна из обычных женских уловок не была пущена в ход, чтобы сделать
его привлекательней. Мелани казалась — да такой она и была — простой, как
земля, надежной, как хлеб, чистой, как вода ручья. Но эта миниатюрная,
неприметная с виду семнадцатилетняя девочка держалась с таким спокойным
достоинством, что выглядела старше своих лет, и было в этом что-то странно
трогательное.
Пышные оборки светло-серого платья из органди, перетянутого
вишневым атласным поясом, скрывали еще по-детски не оформившуюся фигурку, а
желтая шляпа с длинными вишневыми лентами отбрасывала золотистый отблеск на
нежное, чуть тронутое загаром лицо. На висках, возле самых глаз, тяжелые
подвески с золотой бахромой были пропущены сквозь ячейки стягивавшей волосы
сетки, и золотые блики играли в карих глазах, ясных, как гладь лесного озера,
когда сквозь воду просвечивает желтизна упавших на дно осенних листьев. Мелани
застенчиво-ласково улыбнулась Скарлетт и похвалила ее зеленое платье, а
Скарлетт едва нашла в себе силы что-то учтиво проговорить в ответ, так страстно
хотелось ей остаться наедине с Эшли. И с этой минуты Эшли сидел на скамеечке у
ног Мелани в стороне от остальных и улыбался ей своей тихой мечтательной
улыбкой, которую так любила Скарлетт. И в довершение всего, улыбка эта зажигала
искорки в глазах Мелани, отчего она становилась почти хорошенькой, и даже
Скарлетт не могла этого не признать. Когда Мелани смотрела на Эшли, ее
простенькое личико светилось таким внутренним огнем, какой порождается только
любовью, и если глаза — зеркало Души, то Мелани Гамильтон являла тому самый
яркий пример.
