Скарлетт старалась не глядеть на этих двух и все же не могла
удержаться, и всякий раз, посмотрев в их сторону, она удваивала свои старания
казаться веселой, и заливалась смехом, и дразнила своих кавалеров, и отпускала
смелые шутки, и в ответ на их комплименты так задорно трясла головой, что
серьги у нее в ушах отплясывали какой-то буйный танец.
— Вздор, вздор! — твердила она и заявляла, что ни
один из ее поклонников не говорит ни слова правды, и клялась, что никогда не
поверит ни единому слову, сказанному мужчиной. Но Эшли, казалось, просто не
замечал ее присутствия. Он видел только Мелани, разговаривал только с ней, сидя
на скамеечке и глядя на нее снизу вверх, а Мелани, опустив глаза, смотрела на
него и, не таясь, лучилась счастьем оттого, что она — его избранница. И
Скарлетт была несчастна.
Со стороны же все выглядело так, словно на свете не могло
быть девушки счастливее ее. Она бесспорно была царицей этого сборища, центром
всеобщего внимания. Успех, которым она пользовалась у мужчин, и зависть,
снедавшая девушек, в любое другое время доставили бы ей несказанную радость.
Чарльз Гамильтон, окрыленный ее вниманием, занял твердую
позицию по правую ее руку, и даже объединенных усилий близнецов оказалось
недостаточно, чтобы вытеснить его оттуда. В одной руке он держал веер Скарлетт,
в другой — свою тарелку с куском жаркого, к которому он даже не притронулся, и
его глаза упорно избегали взгляда готовой расплакаться от обиды Милочки. Кэйд
небрежно развалился на траве слева от Скарлетт, время от времени дергая ее за
юбку, чтобы привлечь к себе внимание, и бросая испепеляющие взгляды на Стюарта.
Он успел обменяться с близнецами довольно грубыми эпитетами, и атмосфера
становилась все более накаленной. Фрэнк Кеннеди суетился вокруг Скарлетт,
словно наседка вокруг своего единственного цыпленка, и то и дело бегал от дуба
к столу и обратно, притаскивая различные деликатесы, будто для этого мало было
дюжины сновавших туда и сюда слуг, в результате чего выдержка и хорошее
воспитание изменили Сьюлин, и она, не скрывая своего возмущения, в бешенстве
смотрела на Скарлетт.. У малютки Кэррин глаза были полны слез, ибо, вопреки
утренним заверениям Скарлетт, Брент ограничился тем, что воскликнул: «Хэлло,
малышка!», дернул ее за ленточку в волосах и перенес все свое внимание на
Скарлетт. Обычно он бывал очень внимателен к Кэррин и держался с такой шутливой
почтительностью, что она втайне предавалась мечтам о том дне, когда ей
позволено будет сделать парадную прическу, надеть длинную юбку и причислить
Брента к разряду своих поклонников. А теперь похоже было, что им полностью
завладела Скарлетт. Барышни Манро, умело скрывая свою обиду на изменивших им
смуглых братьев Фонтейнов, все же были явно раздражены тем, что Тони и Алекс
торчат под дубом и всячески норовят протиснуться поближе к Скарлетт, как только
кто-нибудь покинет свой пост возле нее.
Свое возмущение поведением Скарлетт девицы Манро
протелеграфировали Хэтти Тарлтон, слегка, но выразительно подняв брови,
«Бесстыдница!» — был единодушный молчаливый приговор. Все три юные леди
раскрыли как по команде свои кружевные зонтики, заявили, что они уже вполне
сыты, спасибо за угощение, и, взяв под руку находившихся поблизости молодых
людей, громко прощебетали о своем желании прогуляться к ручью и к оранжерее
полюбоваться розами. Этот стратегический демарш по всем правилам военного
искусства не прошел незамеченным ни для одной из присутствующих дам, но не
привлек к себе внимания ни одного из мужчин.
Скарлетт усмехнулась, увидев, как под предлогом обозрения
предметов, знакомых всем с детских лет, трое мужчин были насильно выведены
из-под огня ее чар, и быстро скосила глаза в сторону Эшли — заметил ли он, что
произошло. Но он, закинув голову и играя концом вишневого пояса, смотрел на
Мелани и улыбался ей. Сердце Скарлетт болезненно сжалось. Она почувствовала,
что с удовольствием вонзила бы свои ноготки в это бледное личико и расцарапала
бы его в кровь.
Оторвав взгляд от Мелани, она увидела Ретта Батлера. Он
стоял в стороне и разговаривал с Джоном Уилксом. Он, должно быть, наблюдал за
ней и, когда их глаза встретились, откровенно рассмеялся ей в лицо. У Скарлетт
возникло странное, тягостное ощущение, что этот человек, для которого закрыты
двери хороших домов, — единственный из всех присутствующих догадывается о
том, что кроется под ее отчаянной напускной веселостью, и забавляется, словно
получает от этого какое-то желчное удовольствие. Она была бы не прочь
расцарапать физиономию и ему.
«Скорей бы уж все это кончилось, — подумала
Скарлетт. — Когда девчонки подымутся наверх и лягут вздремнуть перед
балом, я останусь внизу и подкараулю Эшли. Конечно же, он не мог не заметить,
каким я пользуюсь сегодня успехом». И она, снова стала утешать себя, снова
возрождать в себе надежды. В конце концов, Эшли не мог не оказывать внимания
Мелани, ведь она же его кузина, а поскольку на нее никто смотреть не хочет, ей
бы пришлось просидеть все время одной, не приди он ей на выручку.
Эта мысль помогла ей воспрянуть духом, и она с удвоенным
усердием принялась обольщать Чарльза, который не сводил с нее загоревшегося
взора своих карих глаз. Это был фантастический, сказочный день в жизни Чарльза,
и он, сам еще того не понимая, мгновенно влюбился в Скарлетт по уши. Это новое
чувство так захватило его, что образ Милочки растаял где-то в туманной дали.
Милочка была сереньким воробышком, а Скарлетт многоцветной колибри. Она
поддразнивала его и поощряла, задавала ему вопросы и отвечала на них сама, так
что он казался себе умным и находчивым, хотя не произнес почти ни слова. Видя
ее нескрываемый интерес к Чарльзу, остальные юноши были раздосадованы и
озадачены, ибо они знали, что он от застенчивости не в силах связать двух слов,
и клокотавшее в них раздражение подвергало их вежливость суровому испытанию.
Они были просто вне себя, и Скарлетт вполне могла бы насладиться своим
триумфом, если бы не мысль об Эшли.
Но вот уже с тарелок исчезли последние кусочки свинины,
баранины и цыплят, и Скарлетт пришла к выводу, что пора бы Индии подняться
из-за стола и предложить дамам пройти в дом и отдохнуть. Было уже два часа
пополудни, солнце стояло высоко над головой, но Индия, замученная трехдневными
приготовлениями к приему гостей, рада была посидеть еще немного в беседке,
громко крича что-то на ухо старому глухому джентльмену из Фейетвилла.
Всех мало-помалу охватывала ленивая дремота. Негры не спеша
убирали со столов. Оживление спадало, смех затихал, и то в одной группе гостей,
то в другой разговор понемногу замирал совсем. Все ждали, чтобы хозяева подали
знак к окончанию утренней части празднества. Медленнее колыхались в воздухе
пальмовые веера, и иные из джентльменов, разморенные жарой и перевариванием
неумеренного количества пищи, начинали клевать носом. Барбекю подошел к концу,
и всех тянуло на покой, пока солнце было еще в зените.
В этом промежутке между барбекю и балом все обычно бывали
безмятежно и миролюбиво настроены. Только молодые люди оставались по-прежнему
неугомонны и полны задора. Переходя с места на место, перебрасываясь фразами,
они напоминали красивых породистых жеребцов и порой были не менее опасны.
Полуденная истома овладевала всеми, но тлевший в глубине жар в любую секунду
грозил дать вспышку, и тогда страсти разгорались мгновенно и кого-то могли
недосчитаться в живых. Все эти люди — мужчины и женщины равно, — такие
красивые, такие учтиво любезные, обладали довольно бешеным и не до конца еще
укрощенным нравом.
