«Я не лучше Милочки», — внезапно подумала она,
припомнив вдруг, как все — а сама она еще пуще других — высмеивали развязное
поведение Милочки. Ей живо представилось глупое хихиканье Милочки, повисшей на
руке у какого-нибудь очередного кавалера, припомнились ее неуклюжие ужимки, и
она почувствовала, как в ней снова закипает злоба — злоба на себя, на Эшли, на
весь мир. Она ненавидела себя и ненавидела всех за свою первую детскую
отвергнутую любовь и за свое унижение. В ее чувствах к Эшли немного подлинной
нежности сплелось с большой долей тщеславия и самодовольной уверенности в силе
своих чар. Она потерпела поражение, но сильнее, чем горечь этого поражения, был
страх: что, если она сделалась теперь всеобщим посмешищем? Может быть, она
своим поведением так же привлекала к себе внимание, как Милочка? Может быть,
все смеются над ней? При этой мысли по спине у нее пробежала дрожь.
Рука ее упала на маленький столик, стоявший возле кресла,
пальцы машинально сжали вазу для цветов, на которой резвились два фарфоровых
купидона. В комнате было так тихо, что ей захотелось закричать, сделать что-то,
чтобы нарушить эту тишину: ей казалось — еще мгновение, и она сойдет с ума. Она
схватила вазу и что было сил запустила ею в камин. Пролетев над диваном, ваза
ударилась о мраморную каминную полку и разбилась на мелкие осколки.
— Ну, это уж слишком, — прозвучало из-за спинки;
дивана. От неожиданности и испуга Скарлетт на миг лишилась дара речи я
ухватилась за кресло, чувствуя, что у нее подкашиваются ноги, а с дивана
поднялся Ретт Батлер и отвесил ей преувеличенно почтительный поклон.
— Уж? достаточно неприятно, когда твой послеобеденный
сон нарушают таким обменом любезностей, какой я вынужден был услышать, но зачем
же еще подвергать мою жизнь опасности?
Это было не привидение. Это в самом деле был он. Но боже
милостивый, он же все слышал! Призвав на помощь все свое самообладание,
Скарлетт постаралась произнести с видом оскорбленного достоинства:
— Сэр, вы должны были оповестить о своем присутствии!
— В самом деле? — Белые зубы сверкнули, темные
глаза открыто смеялись над ней. — Но ведь это вы вторглись в мою обитель.
Будучи принужден дожидаться мистера Кеннеди и чувствуя, что я, по-видимому,
персона нон грата среди собравшихся здесь, я благоразумно освободил их, от
своей нежелательной особы и удалялся сюда, полагая, что тут меня не потревожат.
Но, увы! — Он пожал плечами и негромко рассмеялся.
А в ней снова начинало закипать бешенство при мысли о том,
что этот грубый, наглый человек мог слышать все — все ее слова, которые она теперь
ценой жизни хотела бы вернуть назад.
— Подслушивать! — возмущенно начала она.
— Подслушивая, можно порой узнать немало интересного и
поучительного, — ухмыляясь, перебил он ее. Имея большой опыт по части
подслушивания, я…
— Сэр, вы не джентльмен, — отрезала она.
— Очень, тонкое наблюдение, — весело, заметил
он. — Так же, как и; вы, мисс, — не леди, — По-видимому, он
находил ее крайне забавной, так как снова негромко рассмеялся. — Разве,
леди может так поступать и говорить то, что мне довелось здесь услышать?
Впрочем, настоящие леди редко, на мой взгляд, бывают привлекательными. Я легко
угадываю их мысли, но у них не хватает смелости или недостатка воспитанности
сказать то, что они думают. И это временами становится скучным. Но вы, дорогая
мисс О’Хара, вы — женщина редкого темперамента, восхитительного темперамента, в
я снимаю веред вами шляпу. Я отказываюсь понимать, чем элегантный мистер Уилкс
мог обворожить девушку столь пылкого нрава, как вы. Он должен был бы
коленопреклоненно благодарить небо за то, что девушка, обладающая такой — как
это; он изволил выразиться? — «неуемной жаждой жизни», потянулась к нему,
а этот малодушный бедняга…
— Да вы не достойны смахнуть пыль с его сапог! — в
ярости выкрикнула она.
— А вы будете ненавидеть его до самой смерти! — Он
снова опустился на диван, и до нее долетел его смех.
Она убила бы его, если бы могла. Но ей оставалось только
уйти, что она, и сделала, изо всех сил стараясь сохранить достоинство и с шумом
захлопнув за собой тяжелую дверь.
Скарлетт так быстро взлетела вверх по лестнице, что на
площадке едва не потеряла сознание. Она стала, ухватившись за перила, чувствуя,
что сердце готово выпрыгнуть у нее из груди: боль, гнев, обида раздирали ее
душу. Она старалась вздохнуть поглубже, но Мамушка, слишком добросовестно
затянула на ней корсет. Что будет, если она сейчас лишится чувств и ее наедут
здесь, на лестнице? Что все подумают? О, все, что угодно — все они: и Эшли, и
этот мерзкий Батлер, и все эти гадкие, завистливые девчонки! Впервые в жизни
она пожалела, что не носит с собой нюхательных солей, как другие дамы, но у нее
даже флакончика такого не было. Она всегда гордилась тем, что никогда не падает
в обморок. Нет, она не допустит себя до этого и сейчас!
Мало-помалу ощущение дурноты стало проходить. Еще немножко,
и она совсем придет в себя, незаметно проскользнет в маленькую гардеробную
рядом со спальней Индии, распустит корсет, а потом тихонько прикорнет на
кровати подле кого-нибудь. Она старалась унять сердцебиение и придать своему
лицу спокойное выражение, понимая, что, вероятно, у нее сейчас совсем безумный
вид. Если кто-нибудь из девушек не спит, они сразу смекнут: с ней что-то
неладно. А этого нельзя допустить, никто ничего не должен заподозрить.
В большое окно на площадке лестницы ей был виден задний двор
и мужчины, отдыхавшие там в креслах под деревьями и в беседке. Как она
завидовала им! Какое счастье быть мужчиной и не знать этих страданий, которые
выпали: ей сейчас на долю!
Чувствуя, как слезы жгут ей глаза, и все еще испытывая
легкую дурноту, она вдруг услышала дробный стук копыт по гравию подъездной
аллеи и мужской взволнованный голос, громко осведомлявшийся о чем-то у слуг.
Снова послышался звук рассыпающегося под копытами гравия, и Скарлетт увидела
всадника, скакавшего по лужайке к группе развалившихся в креслах под деревьями
мужчин.
Какой-то запоздалый гость. Только зачем его конь топчет
газон, которым так гордится Индия? Человек этот был ей незнаком, но когда он
спешился и схватил за плечо Джона Уилкса, она увидела, что он крайне взволнован
и возбужден. Все столпились вокруг, него, высокие бокалы с вином и пальмовые
веера были забыты на столах и на траве. Даже сюда до нее долетали напряженные,
взволнованные, вопрошающие голоса мужчин. Потом над всем этим нестройным
гомоном взлетел ликующий, словно на охоте, в гоне, возглас Стюарта Тарлтона:
— Эге-ге-гей!
Так Скарлетт, сама о том не подозревая, впервые услышала
боевой клич мятежников. Она увидела, как четверо братьев Тарлтонов, а за ними и
Фонтейны отделились от группы гостей и бегом устремились к конюшне, крича на
ходу:
— Джимс! Эй, Джимс! Седлай, живо!
