«О, если бы Эшли не был женат! Почему должна я возиться с
ранеными в этом чертовом госпитале! Ах, если бы я могла завести себе
поклонника!» К уходу за ранеными она мгновенно возымела неодолимое отвращение,
однако ей приходилось скрепя сердце делать это, поскольку обеим дамам — и миссис
Мид и миссис Мерриуазер — удалось заполучить ее в свои комитеты и четыре раза в
неделю она, в грубом переднике, закрывавшем платье от шеи до полу, повязанная
косынкой, отправлялась по утрам в душный, смрадный госпиталь. Все женщины
Атланты, и молодые я старые, работали в госпиталях и отдавались этому делу с
таким жаром, что казались Скарлетт просто фанатичками. Они, естественно,
предполагали и в ей такой же патриотический пыл я были бы потрясены до глубины
души, обнаружив, как мало, в сущности, было виг дела до войны. Если бы и на
минуту не покидавшая ее мучительная мысль, что Эшли может быть убит, —
война для нее попусту не существовали бы, и в госпитале она продолжала работать
лишь потому, что не знала, как от этого отвертеться.
Ничего романтического она в своей работе, разумеется, не
видела. Стоны, Вопли, бред, удушливый запах и смерть — вот что обнаружила в
госпитале Скарлетт. И грязных, бородатых?, обовшивевших, издававших зловоние
мужчин, с такими отвратительными ранами на теле, что при виде них у всякого
нормального человека все нутро выворачивало наизнанку. Госпитали смердели от
гангрены — эта вонь ударяла Скарлетт в нос еще прежде, чем она успевала ступить
на порог. Сладковатый, тошноватый запах впитывался в кожу рук, в волосы и мучил
ее даже во сне. Мухи, москиты, комары с жужжанием, писком, гудением тучами
вились над больничными койками, доводя раненых до бессильных всхлипываний
вперемежку с бранью, и Скарлетт, расчесывая свои искусанные руки и обмахиваясь
листом пальмы с таким ожесточением, что у нее начинало ломить плечо, мысленно
посылала всех раненых в преисподнюю.
А скромница из скромниц, застенчивая Мелани, казалось, не
страдала ни от вони, ни от вида ран или обнаженных тел, что крайне удивляло
Скарлетт. Порой, держа таз с инструментом, в то время как доктор Мид
ампутировал гангренозную конечность, Мелани становилась белее мела. И однажды
Скарлетт видела, как Мелани после одной из таких операций тихонько ушла в
перевязочную и ее стошнило в полотенце. Но в присутствии раненых она всегда
была весела, спокойна и полна сочувствия, и в госпитале ее называли не иначе,
как «ангел милосердия». Скарлетт была бы не прочь заслужить такое прозвище
тоже, но для этого ей пришлось бы прикасаться к кишащему насекомыми белью
раненых, лезть в глотку к потерявшему сознание, проверяя, не застрял ли там
кусок жевательного табака, от, чего больной может задохнуться, бинтовать культи
и чистить от мушиных личинок гноящиеся раны. Нет, уход за ранеными — это было
не для нее!
Кое с чем можно было бы примириться, если хотя бы она могла
пустить в ход свои чары, ухаживая за выздоравливающими воинами, так как многие
были из хороших семей и не лишены привлекательности, однако ее вдовье положение
делало это, невозможным. Уход за идущими на поправку был возложен да молодых
девушек, которые не допускались в палаты к тяжелораненым, дабы какое-либо
неподобающее зрелище не предстало там. Ненароком их девственным очам. Не имея
таким образом черед собой препон, поставленных брачными, узами или вдовством,
они свободно совершали сокрушительные набеги на выздоравливающих, и даже совсем
не отличавшиеся красотой девицы — хмуро отмечала про себя Скарлетт — без труда
находили себе суженых.
Если не считать общества раненых или тяжелобольных, Скарлетт
жила в окружении одних только женщин, и это обстоятельство страшно ее
раздражало, ибо она не испытывала, ни любви, ни доверия к особам одного с нею
пола — ничего, кроме скуки. Тем не менее трижды в неделю в послеобеденные, часы
она должна была посещать швейный кружок и окатывать банты в комитетах, возглавляемых
приятельницами Мелани. Все девушки, с которыми она там встречалась, хорошо
знали Чарльза и были очень добры и внимательны к ней — особенно Фэнни Элсинг и
Мейбелл Мерриуэзер, дочери вдовствующих дам-патронесс. Но вместе с тем в их
отношении проскальзывала чрезмерная почтительность, словно она была женщиной
преклонных лет, чей век уже прожит, а их неумолчная болтовня о нарядах и
кавалерах побуждала в ней зависть и досаду на свое вдовство, лишавшее ее всех
удовольствий.
Господи! Да она же в тысячу раз привлекательней, чем Фэнни
или Мейбелл! Как чудовищно несправедливо устроена жизнь! Как это ни глупо, но
все почему-то считают, что она должна заживо похоронить себя в могиле вместе с
Чарльзом, когда она вовсе к этому не стремится. Когда она всеми помыслами в
Виргинии, с Эшли!
И все же, несмотря на все эти досады и огорчения, Атланта ей
нравилась. И недели бежали за неделями, а она и не помышляла об отъезде.
Глава 9
Как-то летним утром Скарлетт, сидя у окна своей спальни,
мрачно наблюдала за вереницей повозок и следовавших за ними колясок,
переполненных молодыми жизнерадостными девушками, дамами постарше и мужчинами в
военной форме. Все это двигалось по Персиковой дороге, направляясь в ноля и
леса за декоративной зелены» для предстоявшего в этот вечер благотворительного
базара в пользу госпиталей. Под густым навесом ветвей, пронизанных лучами
солнца, красная дорога казалась пятнистой от Мерцающих бликов и теней, и копыта
животных поднимали в воздух маленькие красные облачка пыли. В Первой повозке
сидело четверо здоровенных негров с топорами — на них была возложена
обязанность нарубить побольше веток вечнозеленых деревьев, очистив их от лиан,
а в глубине повозки виднелась груда огромных, покрытых салфетками корзин со
снедью, дубовых лукошек с посудой н дюжина дынь. Двое негров, вооружившись —
один, банджо, другой губной гармошкой, — с жаром наяривали собственный
вариант популярной песни «Хочешь жизнь не зря прожить, в кавалерию ступай».
Следом за ними двигалась праздничная процессия экипажей: девушки все были в
пестрых летних платьях, в шляпах и митенках, с маленькими зонтиками в руках для
защиты от солнца; дамы более почтенного возраста восседали довольные,
безмятежно улыбающиеся; выздоравливающие воины, отпущенные из госпиталей,
сидели в тесных колясках между стройными девушками дородными матронами,
продолжавшими хлопотливо окружать их заботой; смех, шутки, перекличка голосов,
летящих от одного экипажа к другому; офицеры, сопровождавшие дам верхом,
заставляли лошадей идти вровень с колясками. Скрипели колеса, звенели шпоры,
блестели на солнце галуны, колыхались веера, покачивались зонтики, пели негры…
Все ехали по Персиковой дороге за город на сбор зелени, на пикник с дынями.
«Все, — угрюмо думала Скарлетт, — кроме меня».
Проезжая мимо, они приветливо кричали ей что-то н махали
рукой, и Она по мере сил старалась любезно отвечать на приветствия, но это было
нелегко. Где-то в груди маленьким алым зверьком зашевелилась боль, подкатила к
горлу, сжалась комком и притаилась, чтобы, того и гляди, раствориться в слезах.
Все едут на пикник — все, кроме нее. А вечером все пойдут на благотворительный
базар н на бал — все, кроме нее. Кроме нее, и кроме Мелли, и тетушки Питти, и
еще двух-трех таких же невезучих, которые тоже в трауре. Но для Мелли и Питти
это словно бы и не имело значения. У них как будто ни на секунду не возникало
желания идти туда. А вот у Скарлетт возникло. Ей захотелось, мучительно
захотелось попасть на этот базар.
