Это же в конце концов просто несправедливо! Она трудилась не
покладая рук, она сделала вдвое больше, чем любая другая девушка в городе, для
подготовки к этому базару. Она вязала носки и детские чепчики, шали и шарфы, и
плела ярды кружев, и расписывала фарфоровые туалетные коробочки и флаконы. И
вышила с полдюжины диванных подушек, украсив их флагом Конфедерации. Звезды,
правду сказать, получились чуточку кривоваты, и одни с шестью и даже семью
зубцами, а другие почти круглые как блин, но общее впечатление было
превосходно. Вчера она до полного изнеможения работала в старой пыльной
казарме, украшая розовыми, желтыми, зелеными кисейными драпировками выстроенные
вдоль стен киоски. Это была поистине тяжелая работа, да еще под наблюдением дам
из комитета — словом, ничего веселого. Да и вообще она не получала никакого
удовольствия от общения с миссис Мерриуэзер, миссис Элсинг и миссис Уайтинг,
которые пытались распоряжаться ею, словно какой-нибудь негритянкой. И к тому же
без конца похвалялись успехами своих дочек. В довершение всех бед она обожгла
себе пальцы, помогая тете Питти и кухарке печь слоеные пирожки для лотерее. А
теперь, наработавшись как негр на плантации, она, видите ли, должна скромно
отойти в тень, именно в ту минуту, когда для всех начинается веселье! Как
несправедливо обошлась с вей судьба, сделав ее вдовой с маленьким ребенком,
плач которого доносится из соседней комнаты, и лишив всех удовольствий и
развлечений! Всего лишь год назад она танцевала на балах, носила яркие платья,
а не эти траурные одеяния, и никогда не имела меньше трех женихов сразу. Ведь
ей же всего семнадцать лет, и Она еще не успела натанцеваться вволю. Нет, это
несправедливо! Жизнь проходила мимо — по длинной летней, тенистой дороге, в
мелькании серых мундиров и цветастых платьев, под звон банджо и шпор. Она
старалась обуздать себя и не слишком призывно улыбаться и махать рукой знакомым
мужчинам тем, которых выхаживала в госпитале, — но ямочки на щеках играли
помимо ее воли, да и как бы могла она изобразить убитую горем вдову, когда все
это сплошное притворство.
Улыбкам и поклонам был внезапно положен конец — тетушка Питти,
как всегда слегка запыхавшаяся после подъема по лестнице, вошла в комнату и, не
говоря худого слова, оттащила ее от окна, — Душенька! Да вы никак
рехнулись! Махать рукой мужчинам из окна своей спальни! Право же, Скарлетт, вы
меня изумляете! Что бы сказала ваша матушка!
— Они же не знают, что это моя спальня.
— Но они могут догадаться, и это ничуть не лучше. Вы ее
Должны делать таких вещей, душенька. Про вас начнут говорить, скажут, что вы
слишком нескромно себя ведете… И к тому же миссис Мерриуэзер известно, что это
окна вашей спальни.
— И конечно, старая хрычовка не преминет оповестить об
этом всех мужчин.
— Душенька, как не совестно! Долли Мерриуэзер — моя
лучшая подруга!
— Все равно она старая хрычовка… Ах, тетя Питти,
простите меня, ну не надо, не плачьте! Я позабыла, что это окно моей спальни, я
больше не буду! Мне… мне просто очень хотелось поглядеть, как они едут. Мне бы
так хотелось поехать с ними, — Душенька!
— «Да, да» хотелось бы. Мне надоело сидеть тут
взаперти, — Скарлетт, пообещайте мне, что вы никогда не повторите больше
таких слов. Все будут думать, что у вас нет ни малейшего уважения к памяти
бедного покойного Чарли…
— Ох, тетя Питти, ну, пожалуйста, не плачьте!
— Боже мой, теперь я и вас довела до слез, —
всхлипнула тетушка Питтипэт и с чувством облегчения полезла в карман юбки за
носовым платком.
Твердый комок, стоявший у Скарлетт в горле, уступил наконец
место слезам, и она заплакала громко, навзрыд, но не по бедному Чарли, как
полагала тетушка Питтипэт, а во затихавшему вдали смеху и скрипу колес.
Встревоженная Мелани с гребенкой в руке вбежала, шелестя юбками, в комнату. Ее,
темные волосы, обычно всегда аккуратно уложенные в сетку, пышным облаком
маленьких своевольных кудряшек рассыпались по плечам.
— Дорогие! Что случилось?
— Чарли! — сладко всхлипнула тетушка Питтипэт,
упоенно отдаваясь своему горю и припадая головой к плечу Мелани.
— О! — воскликнула Мелани, и губы ее задрожали при
упоминании имени покойного брата, — Мужайтесь, моя дорогая! О, Скарлетт,
не плачь!
Скарлетт же, упав ничком на кровать, рыдала в голос,
оплакивая свою впустую проходящую молодость, лишенную уготованных этому
возрасту развлечений. Она рыдала, как дитя, привыкшее слезам» добиваться всего,
чего ни пожелает, но понимающее вместе с тем, что на сей раз слезами не
поможешь и потому рыдающее уже от негодования и отчаяния. Уткнувшись головой в
подушку, она со злости колотила ногами по стеганому одеялу.
— Лучше бы я умерла! — самозабвенно всхлипывала
она. Перед лицом такого бездонного горя необременительные слезы Питтипэт
высохли, а Мелани бросилась утешать сноху.
— Дорогая, не плачь! Вспомни, как тебя любил Чарльз!
Пусть это послужит тебе утешением! Подумай о своем драгоценном малютке!
Чувство обездоленности оттого, что она лишена теперь всех
доступных другим утех, раздражение оттого, что никто ее не понимает, сковали,
по счастью, Скарлетт язык, иначе, с унаследованной от Джералда привычкой не
стесняться в выражениях, она выложила бы напрямик все, что накопилось у нее на
сердце. Мелани погладила ее по плечу, а тетя Питти заковыляла к окну, чтобы
опустить жалюзи.
— Не надо! — яростно вскричала вдруг Скарлетт,
поднимая от подушки красное, опухшее от слез лицо. — Не опускайте! Я еще
не умерла, хоть лучше бы мне умереть! О пожалуйста, уйдите, оставьте меня одну!
Она снова уткнулась головой в подушку, и, шепотом
посовещавшись друг с другом, обе дамы на цыпочках удалились. Скарлетт слышала,
как Мелани, понизив голос, говорила тете Питтипэт, когда они спускались с
лестницы:
— Тетя Питти, прошу вас, не надо при ней упоминать о
Чарльзе. Вы же знаете, как тяжело это на нее всегда действует. У бедняжки
делается такое странное выражение лица — мне кажется, она каждый раз с трудом
удерживается от слез. Мы не должны усугублять ее горе.
В бессильной ярости Скарлетт снова заколотила ногами по
одеялу, ища и не находя достаточно крепких слов, чтобы выразить душившую ее
злобу.
— Пропади все пропадом! — выкрикнула она наконец в
почувствовала некоторое облегчение. И как только Мелани может так спокойно
сидеть дома, не снимать траура по брату и отказываться от всяких развлечений —
ей же всего восемнадцать лет? Мелани словно не замечает, что жизнь проносится
мимо под звон банджо и шпор. Или это ее не трогает?
«Да просто она бесчувственная деревяшка, — думала
Скарлетт, дубася кулаком по подушке. — У нее никогда не было столько
поклонников, как у меня, ей и терять нечего. К тому же… к тому же у нее есть
Эшли, а у меня… у меня — никого!» И, разбередив еще сильнее свои раны такими
мыслями, она снова залилась слезами.
