На какой-то миг в памяти всплыл образ Чарльза — смутно вспомнилось,
какое у него было лицо, когда он надевал кольцо ей на палец. Но воспоминание
это тотчас потускнело, разрушенное мгновенно вспыхнувшим чувством раздражения —
постоянным спутником всех ее воспоминаний о Чарльзе. Ведь кто, как не он, был
повинен в том, что жизнь для нее кончена, что ее раньше времени считают
старухой.
Она резко рванула кольцо с пальца. Но оно не поддавалось.
Зуав уже повернулся к Мелани.
— Постойте! — вскричала Скарлетт. — У меня
что-то есть для вас, — Кольцо наконец соскользнуло с пальца и,
обернувшись, чтобы бросить его в лукошко, полное колец, браслетов, часов,
цепочек и булавок для галстуков, она почувствовала на себе взгляд Ретта
Батлера. Легкая усмешка тронула его губы. С вызовом отвечая на его взгляд, она
бросила кольцо поверх груды драгоценностей.
— О, моя дорогая! — прошептала Мелани, сжимая ее
руку. Глаза ее сияли гордостью и любовью. — Моя маленькая, мужественная
девочка! Пожалуйста, обождите, лейтенант Пикар! У меня тоже найдется кое-что
для вас!
Она старалась снять обручальное кольцо, с которым не
расставалась ни разу с той минуты, как Эшли надел ей это кольцо на палец.
Скарлетт лучше других знала, как оно ей дорого. Кольцо снялось с трудом, и на
какое-то мгновение она зажала его в своей маленькой ладони. А потом тихонько опустила
в корзину. Зуав направился к матронам, сидевшим в углу, а Скарлетт и Мелани,
стоя плечом к плечу, глядели ему вслед: Скарлетт — вызывающе откинув голову,
Мелани — с тоской, более пронзительной, чем слезы. И ни то, ни другое не
укрылось от человека, стоявшего рядом.
— Если бы ты не отважилась на это, я без тебя и подавно
никогда бы не смогла, — сказала Мелани, обнимая Скарлетт за талию и нежно
прижимая к себе. Скарлетт хотелось оттолкнуть ее, закричать — грубо, совсем как
Джералд, когда его допекали:
«Отвяжись от меня!», но капитан Батлер смотрел на них, и она
только кисло улыбнулась в ответ. Это было просто невыносимо — Мелли всегда все
понимает шиворот-навыворот! Впрочем, пожалуй, было бы хуже, умей она читать ее
истинные мысли.
— Какой прекрасный жест, — негромко произнес
капитан Батлер. — Такие жертвы вливают мужество в сердца наших храбрых
воинов в серых мундирах.
Резкие слова готовы были сорваться с губ Скарлетт — ей
стоило немалого труда сдержать их. Во всем, что бы он ни говорил, звучала
насмешка. Она испытывала острую ненависть к этому человеку, стоявшему возле
киоска, небрежно облокотившись о прилавок. И вместе с тем от него исходила
какая-то сила. Она ощущала его присутствие как нечто осязаемо-живое, горячее,
грозное. И ее ирландская кровь закипала в жилах, когда она читала вызов в его
глазах. Нет, она должна, чего бы это ни стоило, сбить с него спесь. Он
пользовался своим преимуществом перед ней, потому что знал ее тайну, и это было
невыносимо. Значит, надо найти способ как-то в чем-то восторжествовать над ним.
Она подавила в себе желание бросить ему в лицо все, что она о нем думает. Как
говаривала Мамушка, мухи слетаются на сахар, а не на уксус. Она поймает эту
вредную муху, она ее наколет на булавку. И тогда уже не она, а он будет в ее
власти.
— Благодарю за комплимент, — сказала она и
очаровательно улыбнулась, делая вид, что не заметила скрытой в его словах
насмешки, — и вдвойне приятно услышать его от такого прославленного
человека, как капитан Батлер.
Он закинул голову и расхохотался. Прямо-таки загоготал, со
злостью подумала Скарлетт, заливаясь краской.
— Почему вы не говорите прямо того, что думаете? —
спросил он, понизив голос настолько, чтобы среди всеобщего шума и веселья
никто, кроме нее, не мог его услышать. — Почему не сказать мне в глаза,
что я негодяй, не умею вести себя как подобает джентльмену и должен немедленно
убираться отсюда, и не то вы прикажете кому-нибудь из этих мальчиков в серых
мундирах вызвать меня на дуэль?
Ей хотелось ответить ему какой-нибудь колкостью, но, сделав над
собой героическое усилие, она сказала:
— Что с вами, капитан Батлер? Что это вам взбрело в
голову? Всем же известно, какую вы себе снискали славу своей храбростью, своей…
своей…
— Вы меня разочаровали, — сказал он.
— Разочаровала?
— Конечно. Во время нашей первой и столь знаменательной
встречи я думал: вот девушка, наделенная помимо красоты еще и отвагой. Теперь я
вижу, что осталась только красота.
— Вы хотите сказать, что я трусиха? — Она сразу
ощетинилась.
— Безусловно, у вас не хватает смелости признаться в
том, что вы думаете. Впервые увидев вас, я сказал себе: таких девушек — одна на
миллион. Она совсем не похожа на этих маленьких дурочек, которые верят всему,
что говорят их маменьки, и прячут свои желания и чувства, а порой и разбитые
сердца под нагромождением пустопорожних учтивых слов. Я подумал: мисс О’Хара —
натура незаурядная. Она знает чего хочет и не боится ни открыто об этом
сказать, ни… швырнуть вазу.
— Так вот, — сказала она, давая волю своему
гневу, — сейчас я действительно скажу все, что думаю. Будь вы хоть
сколько-нибудь воспитанным человеком, вы бы не пришли сюда и не стали бы
говорить со мной. Вам следовало бы понимать, что я не имею ни малейшего желания
вас видеть! Но вы не джентльмен! Вы грубое, отвратительное животное! И,
пользуясь тем, что ваши паршивые суденышки как-то ухитряются обставлять в
портах янки, вы, позволяете себе приходить сюда и издеваться над настоящими
храбрыми мужчинами и над женщинами, которые готовы пожертвовать всем ради
Правого Дела…
— Минутку, минутку, — широко ухмыляясь, прервал он
ее, — вы начали прекрасно и в самом деле сказали то, что думаете, но
умоляю, не говорите мне о Правом Деле. Мне уже осточертело про это слушать, да
и вам, ручаюсь, тоже.
— Да как вы можете… — горячо начала было она, но тут Же
спохватилась, чувствуя, что он готовит ей ловушку.
— Я долго стоял в дверях и наблюдал за вами, а вы меня
не видели, — сказал он, — И за другими девушками тоже. И у всех было
одинаковое выражение лица, словно их отлили из одной формы. А у вас — другое.
По вашему лицу можно читать, как по книге. Вас совершенно не увлекало ваше
сегодняшнее занятие, и могу поклясться, что ваши мысли были далеки и от Правого
Дела, и от нужд госпиталя. У вас на лице было написано, что вам хочется
развлекаться и танцевать, да вот нельзя. И вас это бесит. Ну признайтесь, я
прав?
— Я не желаю продолжать этот разговор, капитан
Батлер. — сдержанно и сухо сказала она, отчаянно стараясь вновь обрести
чувство собственного достоинства. — Как бы много ни возомнили вы о себе,
став «знаменитым контрабандистом», это еще не дает вам права оскорблять дам.
— «Знаменитым контрабандистом»? Да вы шутите! Прошу,
уделите мне еще минуту вашего бесценного внимания, прежде чем я кану для вас в
небытие. Я не хочу, чтобы столь очаровательная юная патриотка оставалась в
заблуждении относительно моего истинного вклада в дело Конфедерации.
