— Конечно! Какой смысл прятать, как страус, голову под
крыло?
— О господи, эти разговоры нагоняют на меня тоску!
Неужели вы никогда не можете поговорить о чем-нибудь приятном, капитан Батлер?
— Может быть, я угожу вам, если скажу, что ваши глаза —
как два драгоценных сосуда, наполненных до краев прозрачнейшей зеленоватой
влагой, в которой плавают крохотные золотые рыбки, и когда эти рыбки плескаются
— как вот сейчас — на поверхности, вы становитесь чертовски обаятельной?
— Ах, перестаньте, мне это не нравится… Какая дивная
музыка, не правда ли? Мне кажется, я могу кружиться в вальсе всю жизнь. Я даже
сама не понимала, как мне этого не хватало!
— Вы танцуете божественно. Мне еще не доводилось
танцевать с такой великолепной партнершей.
— Не прижимайте меня к себе так крепко, капитан Батлер.
Все на нас смотрят.
— А если бы никто не смотрел, тогда вы бы не стали
возражать?
— Вы забываетесь, капитан Батлер.
— Вот уж нет. Разве это возможно, когда я держу вас в
объятиях?.. Что это за мелодия? Что-то новое?
— Да. Восхитительная музыка, верно? Мы взяли ее у янки.
— Как она называется?
— «В час победы нашей».
— А какие там слова? Спойте мне.
Милый, помнишь нашу встречу?
Ты у ног моих
Мне в своей любви признался…
Помнишь этот миг?
Ты, гордясь мундиром серым,
Клялся, что готов
Мне хранить до гроба верность
И земле отцов.
Слезы лью я одиноко,
Новой встречи жду!..
Верю в час победы нашей
И в твою звезду!
Там, конечно, было сказано «синим», но мы переменили на
«серым». А вы прекрасно вальсируете, капитан Батлер. Знаете, у рослых мужчин
это редко получается. И подумать только, что пройдут годы, прежде чем мне можно
будет снова потанцевать.
— Не годы, а всего несколько минут. Я намерен пригласить
вас на следующую кадриль. А также и на следующую и еще.
— О нет! Я не могу! Вы не должны меня приглашать. Моя
репутация погибнет.
— От нее и так уже остались одни лохмотья, так что еще
один танец ничего не изменит. После пяти, шести танцев я, конечно, могу
уступить эту честь и другим, но последний танец должен быть моим.
— Ну, хорошо. Я знаю, что это безумие, но мне все
равно. Мне наплевать, что они там будут говорить. Мне так прискучило сидеть
дома взаперти. Я буду танцевать и танцевать…
— И снимете траур? Вид этого похоронного крепа вызывает
во мне содрогание.
— Нет, снять траур я не могу… Капитан Батлер, не
прижимайте меня так крепко. Я рассержусь.
— А вы великолепны, когда сердитесь. Я прижму вас еще
крепче — вот так, — нарочно, чтобы поглядеть, как вы рассердитесь. Вы даже
не подозреваете, как ослепительны вы были тогда в Двенадцати Дубах, когда,
рассвирепев, швырялись вазами.
— Ах, будет вам… Вы что — никак не можете про это
забыть?
— Никак. Это одно из драгоценнейших моих воспоминаний:
благовоспитанная красавица южанка, в которой взыграла ее ирландская кровь. Вы —
ирландка до мозга костей. Известно вам это?
— О боже, музыка кончается, а из задней комнаты
появилась тетушка Питтипэт. Конечно, миссис Мерриуэзер уже напела ей в уши. О,
бога ради, отойдемте, постоим у окна, я не хочу, чтобы она вцепилась в меня
сейчас. Вы видите, глаза у нее стали от ужаса как плошки.
Глава 10
На следующее утро во время завтрака тетушка Питтипэт
прикладывала платочек к глазам, Мелани хранила молчание, а Скарлетт держалась
вызывающе.
— Мне наплевать — пусть говорят. Я уверена, что никто
не принес госпиталю столько денег, как я. Да и вся эта дрянь, которую вы
продавали в киосках, тоже принесла меньше.
— Ах, милочка, разве дело в деньгах? — ломая руки,
причитала тетушка Питти. — Я просто не могла поверить своим глаза: бедный
Чарли всего год как в могиле, а вы… И этот ужасный капитан Батлер, который
нарочно выставлял вас напоказ. О, он ужасный, ужасный человек, Скарлетт. Муж
миссис Колмен, кузины миссис Уайтинг, — он родом из Чальстона, так она мне
все рассказала про этого Батлера. Он из приличной семьи, но это паршивая овца в
стаде.., просто непостижимо, как Батлеры могли произвести на свет такого сына!
В Чарльстоне для него закрыты все двери, у него чудовищная репутация, и там
была история с какой-то девицей… Нечто настолько непристойное, что миссис
Колмен даже ничего не знает толком…
— А я как-то не могу поверить, что он такой дурной
человек, — мягко проговорила Мелани. — С виду он джентльмен, и притом
храбр — доставлять нам оружие, прорывая блокаду…
— Это не потому, что он храбр, — из духа
противоречия заявила Скарлетт, выливая на вафли половину сиропа из
соусника. — Он делает это ради денег. Он сам мне так и сказал. Ему наплевать
на Конфедерацию, и он утверждает, что янки сотрут нас с лица земли. Но танцует
он божественно.
Дамы онемели от ужаса.
— Мне все это надоело, я не намерена больше сидеть
взаперти. Если они вчера перемывали мне косточки, значит, репутация моя все равно
погибла и мне нечего терять.
Она даже не заметила, что повторяет слова Ретта Батлера —
так кстати они пришлись и так точно выражали ее собственные мысли.
— Боже мой, что скажет ваша матушка, как узнает? Что
она будет думать обо мне?
При мысли о том, в какой ужас придет Эллин, если ей
когда-нибудь доведется узнать о скандальном поведении дочери, Скарлетт
похолодела и в душе у нее пробудилось раскаяние. Но она тут же приободрилась,
вспомнив, что от Тары до Атланты двадцать пять миль. Тетя Питти, конечно,
ничего не скажет Эллин. Ведь это бросит тень и на нее. А раз Питти не скажет,
нечего и беспокоиться.
— Мне кажется… — нерешительно промолвила тетушка
Питти, — мне кажется, я должна написать об этом Генри… ужасно не лежит у
меня к этому душа, но ведь он единственный мужчина в нашей семье, так пусть
поговорит, внушительно поговорит с этим капитаном Батлером… О господи, если бы
Чарли был жив… Вы никогда, никогда не должны больше разговаривать с этим
человеком, Скарлетт.
Мелани сидела молча, сложив руки на коленях. Нетронутые
вафли остывали на ее тарелке. Она поднялась, подошла сзади к Скарлетт и
обхватила руками ее шею.
— Дорогая, — сказала она, — не расстраивайся.
Я все понимаю, и ты вчера поступила очень мужественно и очень много сделала для
госпиталя. И если кто-нибудь посмеет сказать о тебе хоть одно дурное слово, я
сумею за тебя заступиться… Не плачьте, тетя Питти. Скарлетт было очень трудно
сидеть все время взаперти. Она еще совсем ребенок. — Пальцы Мелани нежно
перебирали темные волосы Скарлетт. — Может быть, и нам всем будет легче,
если мы хоть изредка начнем появляться на людях. Может быть, это было
эгоистично с нашей стороны, что мы, закрывшись в четырех стенах, предавались
своему горю. В войну все по-другому — не так, как в мирное время. Когда я думаю
о всех воинах, оторванных от дома, у которых в нашем городе нет никого знакомых
и им не к кому пойти вечерами, и, о тех, кто лежит в госпиталях — а многие из
них ведь уже ходят, но еще не настолько оправились, чтобы вернуться на фронт…
Да, конечно, мы вели себя эгоистично. Мы должны сейчас же взять к себе из
госпиталя трех выздоравливающих, как сделали это все в городе, и каждое
воскресенье приглашать еще несколько на обед. А ты не тревожься, Скарлетт. Люди
не будут о нас плохо говорить, они поймут. Мы знаем, что ты любила Чарли.
