Эти молодые люди, так же как и их богатые соотечественники, горели
желанием сразиться с янки, если война все же начнется, — но тут возникал
деликатный вопрос денежных расходов. Редко кто из мелких фермеров имел лошадей.
Они возделывали свою землю на мулах, да и в этих животных у них не было
излишка, — в лучшем случае две-три пары. Пожертвовать своими мулами для
военных нужд они не могли, даже если бы в Эскадроне возникла потребность в
мулах, чего, разумеется, никак не могло произойти. А белые бедняки почитали
себя на вершине благоденствия, если имели хотя бы одного мула. Что же до
охотников и трапперов, то у тех и подавно не было ни лошадей, ни мулов. Они
питались тем, что приносил им их клочок земли, или подстреленной дичью, а также
за счет простого товарообмена: пятидолларовая бумажка раз в году являлась
большой редкостью в их руках, и ни о каких лошадях и мундирах им не приходилось
и помышлять. Однако они в своей бедности были столь же непреклонно горды, как
плантаторы в своем богатстве, и никогда не приняли бы от богатых соседей
никакой подачки, ничего, хотя бы отдаленно смахивающего на милостыню. А посему,
дабы сформировать Эскадрон, не уязвляя при этом ничьего самолюбия, отец
Скарлетт, Джон Уилкс, Бак Манро, Джим Тарлтон, Хью Калверт и другие, а в
сущности, каждый крупный плантатор графства, за исключением одного только
Энгуса Макинтоша, выложили денежки на экипировку и лошадей для Эскадрона. В
конечном счете каждый плантатор согласился внести деньги на экипировку своих
сыновей и еще некоторого количества чужих молодцов, но все это было облечено в
такую форму, что менее имущие члены Эскадрона могли получить обмундирование и
лошадь без малейшего ущемления своей гордости.
Дважды в неделю Эскадрон собирался в Джонсборо — проходить
строевую подготовку и молить бога, чтобы поскорее началась война. Нехватка в
лошадях еще была, но те, кто уже сидел в седле, проводил — как это им
представлялось — кавалерийские маневры в поле позади здания суда, поднимая
облака пыли, надрывая глотки до хрипоты и размахивая саблями времен Войны за
независимость, снятыми со стен гостиных или кабинетов. Те же, кто еще не
обзавелся конем, сидели на приступочке перед лавкой Булларда, наблюдали за
своими гарцующими на лошадях товарищами по оружию, жевали табак и делились
слухами. А порой состязались в стрельбе. Особой нужды в обучении этих парней
стрельбе не возникало. Большинство южан приобщались к огнестрельному оружию
чуть не с колыбели, а повседневная охота на всевозможную дичь сделала каждою из
них метким стрелком.
Самые разнообразные виды огнестрельного оружия поступали из
домов плантаторов и хижин трапперов всякий раз, как Эскадрон объявлял сбор.
Длинноствольные ружья для охоты на белок, бывшие в ходу еще в те годы, когда
поселенцы впервые перевалили за Аллеганы: старые, заряжающиеся с дула мушкеты,
имевшие на своем счету немало индейских душ во времена освоения Джорджии:
кавалерийские пистолеты, сослужившие службу в 1812 году в стычках с индейским
племенем семинолов и в Мексиканской войне; дуэльные пистолеты с серебряной
насечкой: короткоствольные крупнокалиберные пистолеты; охотничьи двустволки и
красивые новые винтовки английской выделки с блестящими отполированными ложами
из благородных пород дерева.
Обучение всегда заканчивалось в салунах Джонсборо, и к
наступлению ночи вспыхивало столько драк, что офицеры были бессильны уговорить
своих сограждан не наносить друг другу увечья — подождать, пока это сделают
янки. В одной из таких стычек и всадил Стюарт Тарлтон пулю в Кэйда Калверта, а
Тони Фонтейн — в Брента. В те дни, когда формировался Эскадрон, близнецы,
только что изгнанные из Виргинского университета, возвратились домой и с
воодушевлением завербовались в его ряды. Однако после упомянутой перестрелки,
два месяца назад, их матушка снова отправила своих молодцов в университет — на
этот роз в Джорджии, — с приказом: оттуда ни шагу. Пребывая там, они, к
великому огорчению, пропустили радости и волнения учебных сборов и теперь
сочли, что университетским образованием вполне можно пожертвовать ради
удовольствия скакать верхом, стрелять и драть глотку в компании приятелей.
— Ладно, поехали к Эйблу, — решил Брент. — Мы
можем переправиться через реку вброд во владениях мистера O’Хара, а потом в два
счета доберемся туда через фонтейновские луга.
— Только не ждите, что вас там чем-нибудь накормят,
окромя жаркого из опоссума и бобов, — бубнил свое Джимс.
— А ты вообще не получишь ничего, — усмехнулся
Стюарт. — Потому как ты сейчас отправишься к ма и скажешь ей, чтоб нас но
ждали к ужину.
— Ой нет, не поеду! — в ужасе вскричал
Джимс. — Не поеду, нет! Больно-то мне надо, чтоб хозяйка с меня, заместо
вас, шкуру спустила! Перво-наперво она спросит, как это я недоглядел, что вас
опять из ученья выперли. А потом я буду виноват, что вы сейчас из дома улизнули
и она не может дать вам взбучку. Йот тут она и начнет меня трепать, как утка
дождевого червя, и н один стану за все в ответе. Нет уж, ежели вы не возьмете
меня с собой к мистеру Уиндеру, я убегу в лес, схоронюсь там на всю ночь, и
пущай меня забирает патруль — все лучше, чем попасться хозяйке под горячую
руку.
Близнецы негодующе и растерянно поглядели на исполненного
решимости чернокожего мальчишку.
— С этого идиота и вправду хватит нарваться на патруль,
и тогда ма не успокоится еще неделю. Честное слово, с этими черномазыми одна
морока. Иной раз мне кажется, что аболиционисты не так-то уж и плохо придумали.
— Нечестно, если на то пошло, заставлять Джимса
расплачиваться за нас. Придется взять его с собой. Но слушай ты, черномазый
негодник, посмей только задирать нос перед тамошними неграми и хвалиться, что у
нас жарят цыплят и запекают окорока, в то время как они питаются только
кроликами да опоссумами, и я… я, пожалуюсь на тебя ма. И мы не возьмем тебя с
собой на войну.
— Задирать нос? Чтоб я стал задирать нос перед этими
нищими неграми? Нет, сэр, я не так воспитан. Миссис Беатриса научила меня по
части хороших манер, почитай что не хуже вас умею.
— Ну, в этом деле она не слишком-то преуспела — что с
нами, что с тобой, — сказал Стюарт, — Ладно, поехали.
Он осадил своего крупного гнедого жеребца, а затем, дав ему
шпоры, легко поднял над редкой изгородью из жердей и пустил по вспаханному полю
Джералда О’Хара. Брент послал свою лошадь за гнедым жеребцом, а следом за
юношами перемахнул через изгородь и Джимс, прильнув к луке и вцепившись в
гриву. Джимс не испытывал ни малейшей охоты перепрыгивать через изгороди, но
ему приходилось брать и более высокие препятствия, дабы не отставать от своих
хозяев. В сгущавшихся сумерках они поскакали по красным бороздам пашни и,
спустившись с холма, уже приближались к реке, когда Брент крикнул брату:
— Послушай, Сью, а ведь, что ни говори, Скарлетт должна
была бы пригласить нас поужинать?
— Да я все время об этом думаю, — крикнул в ответ
Стюарт. — Ну а почему, как ты полагаешь…
Глава 2
Когда близнецы ускакали и стук копыт замер вдали, Скарлетт,
в оцепенении стоявшая на крыльце, повернулась и, словно сомнамбула, направилась
обратно к покинутому креслу. Она так старалась ничем не выдать своих чувств,
что лицо у нее от напряжения странно онемело, а на губах еще дрожала вымученная
улыбка. Она тяжело опустилась в кресло, поджав под себя одну ногу и чувствуя,
как сердцу становится тесно в груди от раздиравшего его горя. Она болезненно
ощущала его короткие частые толчки и свои странно заледеневшие ладони, и
чувство ужасного, непоправимого несчастья овладело всем ее существом. Боль и
растерянность были написаны на ее лице — растерянность избалованного ребенка,
привыкшего немедленно получать все, чего ни попросит, и теперь впервые
столкнувшегося с неведомой еще теневой стороной жизни.
