«Право, можно подумать, что я в него влюблена, — с
испугом думала Скарлетт. — Но я же вовсе не люблю его — непонятно, что со
мной творится!» Однако тревожное, волнующее чувство не проходило. Когда Ретт
Батлер, принося с собой раздражающее ощущение мужского превосходства,
наведывался к тетушке Питтипэт, ее упорядоченный дом с его женственной,
изнеживающей атмосферой начинал казаться тесным, обветшалым и немного
старомодным. И Скарлетт была не единственным человеком в этом доме, на кого
визиты капитана Батлера производили необычное воздействие, ибо тетушка Питтипэт
всякий раз при его появлении впадала в неописуемое волнение.
Тетушка Питтипэт, разумеется, прекрасно понимала, что Эллин
не может одобрить знакомства капитана Батлера со своей дочерью и было бы
недопустимым легкомыслием закрывать глаза на то, что человека этого не
принимают ни в одном из хороших домов Чарльстона, но тем не менее, выслушивая
его комплименты или протягивая ему для поцелуя руку, она проявляла не больше
твердости духа, чем муха, летящая на запах меда. К тому же он — рискуя, по его
словам, жизнью — обычно привозил ей из Нассау различные маленькие сувениры:
пакетики с булавками и иголками, пуговицы, катушки шелковых ниток и шпильки для
волос. Все эти мелкие предметы стали теперь почти недоступной роскошью: дамы
закалывали волосы деревянными, выструганными ножом шпильками ручного
изготовления и носили пуговицы из обтянутых материей желудей, и у тетушки Питти
не хватало моральной стойкости отказаться от таких даров. Самый вид пакета с
каким-нибудь сюрпризом доставлял ей такую детскую радость, что не вскрыть этот
пакет она была просто не в силах. А вскрыв, конечно, уже не могла не принять
подарка. А приняв, уже не находила в себе достаточного мужества, чтобы сказать
дарителю, что его репутация не позволяет ему наносить визиты трем одиноким
женщинам, лишенным мужской опеки. Более того: всякий раз при появлении капитана
Батлера тетушка Питти начинала ощущать потребность в такой опеке.
— Никак не пойму, что в нем такого, — со вздохом
беспомощно говорила она. — Но мне почему-то кажется, что я.., вернее, что
он мог бы быть очень милым, привлекательным человеком, если бы… если бы я не
чувствовала, что он, в общем-то, в глубине души не уважает женщин.
Мелани была шокирована: после того как капитан Батлер
выкупил ее обручальное кольцо, она считала его на редкость деликатным и тонко
воспитанным джентльменом. Он всегда был исключительно предупредителен но
отношению к ней, она же держалась с ним несколько стесненно — главным образом
потому, что c детства была очень застенчива в обществе мужчин; к тому же она
втайне испытывала к нему жалость, что немало позабавило бы капитана Батлера,
догадайся он об этом. Она прониклась убеждением, что он потерпел крушение на
романтической почве и это его ожесточило, а любовь хорошей женщины могла бы его
возродить. В своей мирной, лишенной треволнений жизни Мелани не приходилось
лицом к лицу сталкиваться с пороком, и ей трудно было поверить, что он
существует. Доходившие до нее сплетни о Ретте Батлере и некоей девушке из
Чарльстона не могли не шокировать ее, но она не очень-то им верила, и, вместо
того чтобы отвратить ее от этого человека, они приводили лишь к тому, что она,
преодолевая свою застенчивость и негодуя на ужасную несправедливость света,
становилась к нему еще внимательнее.
Скарлетт же в душе была согласна с тетушкой Питти. Она тоже
была уверена, что женский пол не пользуется уважением капитана Батлера — хотя,
быть может, он и делал исключение для Мелани. Скарлетт всегда чувствовала себя
раздетой, когда он окидывал ее оценивающим взглядов от макушки до пят. О, она
сумела бы поставить его на место, произнеси он при этом хоть слово. Но он
просто смотрел, и она читала в его откровенно дерзком взгляде, что он считает
всех женщин как бы своей собственностью и видит их назначение в том, чтобы
доставлять ему наслаждение, ежели он этого пожелает. И только когда он смотрел
на Мелани, взгляд его выражал другое. Это уже не был холодно-оценивающий
взгляд, в нем не таилось насмешки, и слова его, обращенные к Мелани, всегда
звучали как-то по-особому — с оттенком глубокого уважения, даже преданности и
стремления услужить.
— Не могу понять, почему вы с ней всегда гораздо
любезнее, чем со мной, — досадливо сказала Скарлетт, оставшись как-то раз
с ним наедине, когда Мелани и тетушка Питтипэт пошли вздремнуть после обеда.
На протяжении целого часа наблюдала она, как Ретт Батлер
терпеливо держал на руках моток пряжи для вязания, помогая Мелани ее сматывать,
заметила, с каким вежливо-непроницаемым лицом слушал он, как Мелани, сияя
гордостью, пространно рассказывала про Эшли и про то, что его произвели в более
высокий чин. Скарлетт знала, что Ретт Батлер отнюдь не разделяет ее
восторженного мнения об Эшли и ему ровным счетом наплевать на то, что Эшли
получил звание майора. Тем не менее он что-то вежливо поддакивал и делал
уместные замечания по поводу проявленной Эшли храбрости.
«А стоит мне только упомянуть имя Эшли, — с
раздражением думала Скарлетт, — как у него тут же полезут вверх брови и по
губам проползет эта его отвратительная многозначительная ухмылка!» — Я ведь
красивее ее, — сказала Скарлетт. — Почему же вы; с ней куда любезнее,
чем со мной?
— Могу ли я позволить себе возомнить, что вы ревнуете?
— О, пожалуйста, не воображайте!
— Еще одна иллюзия разбита вдребезги! Если я «куда
любезнее» с миссис Уилкс, то лишь потому, что она этого заслуживает. Я мало
встречал в своей жизни таких искренних, добрых и бес-; корыстных людей. Но
вероятно, вы не в состоянии оценить ее по достоинству. К тому же, несмотря на
молодость, она поистине благородная леди в самом лучшем смысле этого слова.
— Вы что, хотите сказать, что я не благородная леди?
— Если память мне не изменяет, мы еще в самом начале
нашего знакомства установили, что вы отнюдь не «леди».
— Вы просто омерзительно грубый человек — зачем вы нее
это ворошите? Как можете вы ставит!, мне в вину эту детскую выходку? Это было
так давно, я стала взрослой с тех пор и никогда не вспомнила бы про это, если
бы не ваши постоянные намеки.
— Я не верю, что это была просто детская выходка и что
вы сильно переменились с тех пор. Вы и сейчас совершенно так же, как тогда,
способны швыряться вазами, если вам что-нибудь не по нраву. Впрочем, вам теперь
почти всегда и во всем удается поступать по-своему. Так что необходимости бить
антикварные предметы не возникает.
— Вы… Знаете, вы кто?.. Господи, почему я не мужчина! Я
бы вызвала вас на дуэль и…
— И получили бы пулю в лоб. Я попадаю в десятицентовик
с пятидесяти шагов. Лучше уж держитесь за свое проверенное оружие — улыбки,
глазки, вазы и тому подобное.
— Вы просто негодяй.
— Быть может, вы рассчитываете, что ваши слова приведут
меня в исступление? Очень жаль, но должен вас разочаровать. Я не могу
сердиться, коль скоро вы в своих поношениях не далеки от истины. Конечно, я
негодяй. А почему бы нет? Мы живем в свободной стране, и каждый имеет право
быть негодяем, если ему так нравится. Это ведь только такие лицемерки с далеко
не чистой совестью, как вы, моя дорогая, приходят в бешенство, если про них
что-нибудь сказано не в бровь, а в глаз.
