Он не только задевал честь города, намекая на продажность
людей, занимающих высокие посты, и пороча незапятнанную отвагу воинов, но
находил еще удовольствие в том, чтобы ставить досточтимых граждан в
затруднительное положение. Подобно шкодливому мальчишке, который не может удержаться,
чтобы не проткнуть булавкой воздушный шарик, он не мог устоять против желания
поубавить спеси чванливым ханжам и ура-патриотам. Он беспощадно разоблачал их
невежество, лицемерие и фанатизм, и делал это столь искусно, проявляя к
собеседнику вежливый и якобы неподдельный интерес, что его жертва до тех пор не
понимала, куда он клонит, пока не оказывалась в смешном положении
самонадеянного пустобреха.
Но Скарлетт и в те дня, когда город еще не отвернулся от
Ретта Батлера, уже не питала на его счет иллюзий. Она знала, что его изысканная
галантность и помпезные речи таят в себе глубоко скрытую иронию. Она понимала,
что он просто забавляется, играя роль отчаянно смелого патриота-контрабандиста.
Порой он даже напоминал ей мальчишек — друзей ее детства: неугомонных близнецов
Тарлтонов с их неутолимой страстью к «розыгрышам»; дьявольски изобретательных
Фонтейнов, начиненных всяческими проделками; Калвертов, способных просидеть всю
ночь напролет, обдумывая какую-нибудь очередную мистификацию. Но сходство было неполным:
под маской небрежной беспечности Ретта Батлера угадывался злобный умысел,
какая-то почти зловещая, хотя и неуловимая, мстительная жестокость.
И все же он скорее импонировал ей в роли романтического
контрабандиста, хотя она и видела насквозь его лицемерие. Ведь это значительно
облегчало общение с ним, которое на первых порах было для нее столь тягостным.
Поэтому, когда он внезапно сбросил маску и принялся — намеренно,
по-видимому, — восстанавливать против себя уже расположенных к нему
горожан, это раздосадовали ее чрезвычайно. Раздосадовало потому, что казалось
ей глупым, и потому, что резкое осуждение, которому он начал подвергаться,
бросало тень и на нее.
И вот настал день, когда Ретт Батлер сжег за собой все мосты
и окончательный остракизм неизбежно должен был стать его уделом. Это произошло
в доме миссис Элсинг на благотворительном музыкальном вечере в пользу
выздоравливающих воинов. Дом был полон военных, приехавших на побывку, служивых
людей из милиции и войск внутреннего охранения, раненых из госпиталей,
молоденьких девушек, вдов и матрон. В доме не осталось ни одного свободного
стула, и даже на лестнице и в холле толпились гости. Огромную чашу граненого
хрусталя, которую дворецкий Элсингов держал в руках, стоя у входа, дважды
освобождали от груза серебряных монет, что само по себе указывало на успех
затеи, ибо в эти дни серебряный доллар был уже равен шестидесяти долларам в
кредитных билетах Конфедерации.
Каждая девушка, хоть в какой-то мере обладавшая музыкальными
способностями, пела или играла на фортепьяно, а живые картины вызвали бурю
аплодисментов. Скарлетт была в Превосходном настроении; она не только исполнила
вместе с Мелани трогательный дуэт «Когда на луг падет роса» и — на бис — более
игривую песенку «Ах, боже, боже, дамы, это был не Стефан!», но на нее еще пал
выбор воплотить Дух Конфедерации в последней живой картине.
Она знала, что выглядит в высшей степени соблазнительно в
строгом греческом хитоне из белой кисеи, подпоясанном красно-синим кушаком, с
звездно-полосатым флагом в одной руке и саблей с золотым эфесом, когда-то
принадлежавшей Чарльзу, а еще ранее его отцу, — в другой, простертой к
коленопреклоненной фигуре капитана Кэйри Эшберна из Алабамы.
Когда занавес опустился, она, не удержавшись, поискала
глазами Ретта Батлера — ей хотелось увидеть, какое она произвела на него
впечатление в этой очаровательной живой картине. К великому ее разочарованию,
он был погружен в жаркий спор и, по-видимому, даже не смотрел представления. По
лицам окружавших его мужчин она поняла, что все они взбешены тем, что он им
говорит.
Она направилась туда, где он стоял, и среди внезапно
наступившей, как это бывает иногда в многолюдных собраниях, тишины услышала
вопрос, заданный напрямик Уилли Гиненом, офицером милиции:
— Следует ли так понимать вас, сэр, что Дело, за
которое отдают жизнь наши герои, не является для вас священным?
— Если вы завтра попадете под поезд, значит ли это, что
железнодорожная компания должна быть причислена к лику святых? — самым кротким
тоном спросил в свою очередь Ретт Батлер, словно и в самом деле желал получить
на это ответ.
— Сэр… — произнес Уилли, и голос его сорвался, —
если бы мы не находились в этом доме…
— Я дрожу при одной мысли о том, что могло бы тогда
воспоследовать, — сказал Ретт Батлер. — Ведь ваша храбрость, думается
мне, слишком широко известна.
Уилли покраснел, и разговор оборвался. Все были смущены.
Уилли, крепкий, здоровый парень призывного возраста, находился в тылу. Правда,
он был единственный сын в семье, и кому-то же надо было служить в милиции и
охранять порядок в Штате. И все же, когда Ретт Батлер произнес олово
«храбрость», в группе уже отлежавших в госпитале офицеров раздались смешки.
«О господи! Не может он, что ли, держать язык на
привязи! — с раздражением подумала Скарлетт. — Портит всем вечер!»
Доктор Мид грозно нахмурил брови.
— Для вас, молодой человек, возможно, нет ничего
священного, — сказал он громовым голосом, каким всегда произносил свои
речи. — Но для верных патриотов и патриоток Юга есть вещи поистине
священные. Это — стремление уберечь наш край от узурпаторов, это — Права Южных
штатов и это…
У Ретта Батлера был скучающий вид; он мягко, почти вкрадчиво
прервал доктора:
— Войны всегда священны для тех, кому приходится их
вести, — сказал он. — Если бы те, кто разжигает войны, не объявляли
их священными, какой дурак пошел бы воевать? Но какие бы лозунги ни выкрикивали
ораторы, сгоняя дураков на бойню, какие бы благородные ни ставили перед ними
цели, причина войн всегда одна. Деньги. Все войны, в сущности, — драка
из-за денег. Только мало кто это понимает. Все слишком оглушены фанфарами,
барабанами и речами отсиживающихся в тылу трибунов. Иной раз их воинственный
клич звучит так: «Спасем гроб нашего Христа от язычников!» Или так: «Долой
папистов!» А в другом случае иначе: «Свобода!» Или: «Хлопок, Рабовладение и
Права Юга!» «Ну при чем тут римский папа? — подумала Скарлетт. — А
тем более — гроб Христов?» Она торопливо приближалась к кучке разгоряченных
спором людей, и в эту минуту Ретт Батлер отвесил всем изящный поклон и
направился к двери. Она хотела было поспешить за ним, но миссис Элсинг ухватила
ее за юбку.
— Пусть уходит, — громко сказала она, и голос ее
отчетливо прозвучал среди напряженной тишины зала. — Пусть уходит. Он
изменник и спекулянт! Змея, которую мы пригрели на груди!
Ретт Батлер, стоявший в холле со шляпой в руке, слышал эти
слова, открыто предназначавшиеся для его ушей. Он обернулся и обвел глазами
зал. Взгляд его беззастенчиво уперся в плоскую грудь миссис Элсинг. Неожиданно
он ухмыльнулся и, поклонившись, скрылся за дверью.
