— Вы льстите себе, капитан Батлер. Я вовсе не делала
ничего такого скандального, а если и делала, то без вашей помощи.
— Сомневаюсь, — сказал он. Лицо его внезапно стало
сурово и мрачно. — Вы и по сей день были бы убитой горем вдовой Чарльза
Гамильтона, и все превозносили бы вашу самоотверженную заботу о раненых. А
впрочем, в конце-то концов…
Но Скарлетт его уже не слушала: она стояла перед зеркалом и
снова с упоением рассматривала себя, решив, что сегодня же после обеда наденет
шляпку, когда понесет в госпиталь цветы для выздоравливающих офицеров. До ее
сознания не дошла скрытая в его словах правда. Она не отдавала себе отчета в
том, что Ретт Батлер вырвал ее из оков вдовства, что благодаря ему она обрела
ту свободу, которая позволяла ей снова царить среди незамужних девиц в то
время, как для нее все эти утехи давно должны были остаться позади. Не замечала
она и того, как под его влиянием уходила все дальше и дальше от всего, чему
наставляла ее Эллин. Перемены ведь совершались исподволь. Пренебрегая то одной
маленькой условностью, то другой, она не улавливала между этими поступками
связи, и тем более ей совсем было невдомек, что они имеют какое-то отношение к
Ретту Батлеру. Она даже не сознавала, что, подстрекаемая им, идет наперекор
строжайшим запретам Эллин, нарушает приличия и забывает суровые правила
поведения настоящей леди.
Она понимала только, что эта шляпка ей к лицу, как ни одна
другая на свете, — что она не стоила ей ни цента и что Ретт Батлер, должно
быть, все же влюблен в нее, хотя и не хочет в этом признаться. И тут же приняла
решение найти способ вырвать у него это признание.
На следующий день Скарлетт, стоя перед зеркалом с расческой
в руке и шпильками в зубах, пыталась соорудить себе новую прическу, которая, по
словам Мейбелл, только что вернувшейся из поездки к мужу в Ричмонд, была в
столице последним криком моды. Прическа называлась «Крысы, мыши и кошки» и
представляла немало трудностей для освоения. Волосы разделялись прямым пробором
и укладывались тремя рядами локонов разной величины по обе стороны от пробора.
Самые крупные, ближе к пробору — были «кошки». Укрепить «кошек» и «крыс»
оказалось делом нетрудным, но «мыши» никак не хотели держаться, и шпильки
выскакивали, приводя Скарлетт в отчаяние. Тем не менее она твердо решила
добиться своего, так как ждала к ужину Ретта Батлера, и от его внимания никогда
не ускользало, если ей удавалось как-то обновить свой наряд или прическу.
Сражаясь с пушистыми, непокорными локонами и покрываясь от
усилий испариной, она услышала легкие быстрые шаги внизу в холле и поняла, что
Мелани вернулась из госпиталя. Но Мелани летела по лестнице, прыгая через
ступеньки, и рука Скарлетт с зажатой в пальцах шпилькой замерла в воздухе.
Что-то случилось — Мелани всегда двигалась степенно, как и подобает соломенной
вдове. Скарлетт поспешила к двери, распахнула ее, и Мелани, перепуганная, с
пылающими щеками, вбежала в комнату, глядя на Скарлетт молящими глазами
нашкодившего ребенка.
По лицу ее струились слезы, капор болтался на лентах за
спиной, кринолин еще продолжал колыхаться. Она что-то сжимала в руке, и по
комнате распространялся сладковатый удушливый запах дешевых духов. — О
Скарлетт! — воскликнула Мелани, захлопывая за собой дверь и падая на
кровать. — Тетя Питти дома? Ее нет? О, слава богу, Скарлетт, я в таком
ужасе, я этого не переживу! Мне казалось, я сейчас упаду в обморок, о Скарлетт,
дядюшка Питер грозится все рассказать тете Питти!
— Что рассказать?
— То, что я разговаривала с этой.., мисс.., миссис… —
Мелани принялась обмахивать лицо платочком. — С этой женщиной с рыжими
волосами, с Красоткой Уотлинг!
— Бог с тобой, Мелли! — Скарлетт была так
шокирована, что не могла больше вымолвить ни слова.
Красотка Уотлинг была та самая рыжеволосая женщина, которая
привлекла внимание Скарлетт на улице в день ее приезда в Атланту, а теперь
стала уже самой известной личностью в городе. Следом за солдатами в город
хлынули проститутки, но Красотка Уотлинг рыжей копной своих волос и сверхмодными
кричащими туалетами затмевала их всех. Ее не часто можно было увидеть на
Персиковой улице или в других благопристойных кварталах, если же она там
появлялась, порядочные женщины спешили перейти на другую сторону, чтобы
поскорее отдалиться от нее на приличное расстояние. А Мелани с ней
разговаривала? Не мудрено, что дядюшка Питер был потрясен.
— Я умру, если тетя Питти узнает! Ты же понимаешь, она
подымет крик на весь город, и я погибла, — рыдала Мелани. — А я не
виновата! Я.., я просто не могла убежать от нее. Это было бы так чудовищно
грубо. Мне.., мне стало жалко ее, Скарлетт. Ты не будешь считать меня слишком
испорченной?
Но моральная сторона вопроса меньше всего волновала
Скарлетт. Как большинство невинных, хорошо воспитанных молодых женщин, она была
полна жадного любопытства по отношению к проституткам.
— А чего она от тебя хотела? Как она изъясняется?
— Ой, говорит она ужасно безграмотно! Но она так
старалась выражаться изысканно, бедняжка! Я вышла из госпиталя, смотрю, а
дядюшки Питера с коляской нет, ну я и решила прогуляться пешком. А как только
поравнялась с эмерсоновским палисадником, вижу — она стоит там и выглядывает
из-за живой изгороди! Какое счастье, что Эмерсонов нет в городе — они в
Мейконе! А она и говорит: «Извините, миссис Уилкс, можно мне с вами
перемолвиться словечком?» Не понимаю, откуда она может знать мое имя? Конечно,
я должна была бы убежать от нее со всех ног, но, понимаешь, Скарлетт, у нее
было такое грустное лицо, и.., ну, вроде как умоляющее. И на ней было черное
платье и черный капор, и она совсем не была накрашена, словом, выглядела вполне
прилично, если бы не эти ее рыжие волосы. И не успела я даже ничего ей
ответить, как она говорит: «Я знаю, что не должна бы беспокоить вас, но я
пыталась поговорить с этой старой индюшкой, миссис Элсинг, а она выгнала меня
из госпиталя».
— Она так и сказала — «индюшкой»? — очень
довольная, переспросила Скарлетт и расхохоталась.
— Пожалуйста, не смейся. Это вовсе не смешно.
Оказывается, эта мисс.., эта женщина хочет что-то сделать для госпиталя —
можешь ты такое вообразить? Она предложила свои услуги — приходить по утрам
ухаживать за ранеными, и миссис Элсинг, понятно, едва не лишилась чувств и
приказала ей немедленно удалиться. И тогда та сказала: «Я тоже хочу быть
полезной. Я тоже конфедератка, и, может, почище вас!» И понимаешь, Скарлетт,
она просто тронула меня этим своим желанием помочь. Значит, она не такая уж
испорченная, если хочет помочь нашему Делу. Или ты считаешь, что это я
испорченная?
— Господи, Мелани, ну какое это имеет значение —
испорченная ты или нет! Что она еще сказала?
— Она сказала, что смотрела на дам, которые приходят в
госпиталь, и решила.., решила, что у меня доброе лицо, и вот остановила меня. У
нее с собой были какие-то деньги, и она хотела, чтобы я взяла их для нужд
госпиталя и ни одной душе не проговорилась, от кого они. Она сказала, что
миссис Элсинг нипочем не позволит принять их, если узнает, что это за деньги.
Что за деньги — понимаешь? Вот тут я чуть не лишилась чувств! И так
растерялась, так хотела скорей уйти, что сказала: «Да, да, конечно, как это
мило г в??шей стороны!» или что-то еще, столь же идиотское, а она улыбнулась и
сказала: «Вот это по-христиански», — и сунула этот грязный платок мне в
руку. Фу! Слышишь, какой аромат?
