— Нет, ничего не случилось, уверяю вас. Я просто хотел кое-что у него спросить... по делу, над которым мы работаем. А как вы себя чувствуете? Меня весьма опечалило известие о вашей болезни.
Она со смехом ответила:
— Да я в жизни никогда не болела!
— Простите, синьора, — выкрутился инспектор, — но у меня создалось такое впечатление — наверняка ложное. Очевидно, ваш сын боится, как бы вы не заболели, так же как и вы боитесь за него, потому что у него опасная работа.
— Не стоит извиняться... Я так соскучилась по нему! Жду не дождусь его следующего отпуска.
— Он не поехал домой! — Лоренцини сразу ухватил суть происшедшего.
— Нет. Она не видела его с Пасхи, когда он привозил к ней свою девушку. Она много о них рассказывала, сказала, что девушка милая, но...
— Иностранка.
— Да. Они все из кожи вон лезли. У них большая семья, и все приглашали ее в гости. Дня не проходило без семейного обеда у какой-нибудь из тетушек, однако, несмотря на все их радушие, были кое-какие нелады. Мать говорит, что она не из тех, кто готов сломать жизнь своим детям, но в браке и без того полно трудностей, а тут еще проблемы культурных различий. Он, по ее словам, совершенно потерял голову от любви, так что ей оставалось только надеяться, что это пройдет. Она была уверена, что я поддержу ее, если... если она со мной всем поделится.
Лоренцини рухнул на стул напротив инспектора. Его агрессивность испарилась, как только до него дошел весь смысл происшедшего. А он-то считал, что худшее уже случилось! Лоренцини, как и инспектор, вдруг замолчал и затих.
Двадцать шесть цветных фотографий Эспозито лежали на столе между ними — красивого, счастливого, светящегося любовью.
— Господи Иисусе... — только и смог проговорить наконец Лоренцини. — Господи Иисусе!
Ночью снова шел дождь, затяжной, проливной дождь, сопровождавшийся далекими раскатами грома. Инспектор лежал в темноте с широко открытыми глазами. То и дело в щели между наружными ставнями вспыхивали бледные молнии, и длинная черная муслиновая штора на секунду бледнела, а затем все снова погружалось во тьму. Будь у них плотные шторы, грозы было бы не слышно и не видно. Или плотные жалюзи. Каждая вспышка молнии отзывалась в нем приступом раздражения. Господи, да как тут уснешь? Он лег только в час ночи, а завтра ему предстоял длинный и трудный день. Тереза дала ему всего лишь чашку бульона, приготовленного на завтра, приправив его сухарями и сыром.
— Ты же знаешь, что если перед сном наешься, тебе будут сниться кошмары.
Ну кошмары ему сегодня все равно не грозят, раз у него в спальне светло, как на празднике фейерверков, а в животе пусто. Во влажном грозовом воздухе его легкая хлопковая пижама липла к телу. Да и простыни под ним отсырели и смялись! Он поерзал плечами, пытаясь расправить складки, но только смял еще больше. Повернулся на бок и сбросил с себя верхнюю простыню. Четыре часа. Легче было бы уснуть при свете ночника, чем при этих проклятых сполохах, но он боялся разбудить Терезу. Установка жалюзи обойдется недешево, ну а что возьмешь с этого лоскута? И о чем она только думает? Эта занавеска все пропускает. Если нельзя спокойно спать в собственном доме, то где можно?
Может быть, встать и снова сходить проверить, как там мальчики? Она будет недовольна, если проснется и заметит. Как в прошлый раз, когда он к ним ходил.
— Уже за полночь. Ты их разбудишь.
— Нет, не разбужу.
— Тогда не зажигай хотя бы свет. Помнишь, как ты их будил, когда они были маленькие?
— Когда они были маленькие, я их вообще не видел. Я был тут один, разве не так? Все их детство прошло мимо меня!
— Не преувеличивай, Салва. И не разбуди их.
И он не стал включать свет, просто постоял в дверях, слушая их дыхание. Он даже поборол искушение укрыть Тото простыней, сброшенной из-за жары.
Ты думаешь, что можешь им помочь, защитить их, а оказывается, ты ничего не можешь. Они не твои дети, они просто другие люди. С тем же успехом ты мог бы и умереть. Ему казалось, что каждая вспышка молнии служит сигналом к повторению у него в голове той сцены. Тото вприпрыжку скачет ему навстречу и кричит: «А я тебя жду»! И каждый раз он хочет раскинуть руки, схватить своего смеющегося малыша, чтобы закружить его, завертеть. Но каждый раз Тото пробегает мимо, не замечая его.
Нет, он не встанет. Он только потревожит их. Тереза права. «Пообещай мне, что ничего ему не скажешь».
Со следующей вспышкой его посетила мысль об Эспозито. Вот уж чего ему следует избегать, если он вообще хочет сегодня уснуть! Имя Эспозито — Лоренцо. Его мать в разговоре по телефону называла его Энцо. Она хоть и вдова, а голос у нее молодой и веселый. Женщины прекрасно обходятся без мужчин, мужчины им только мешают. А ему было бы не обойтись без Терезы...
Парень солгал о болезни своей матери. Это обернется против него. Найдут в квартире следы его присутствия или не найдут, но анализ ДНК покажет, от него ли у нее ребенок. Есть фотографии и есть свидетели. В ту ночь ресторан был набит до отказа: японский бомонд съехался сюда на показ мужской моды. Владелец сразу узнал Эспозито на фотографиях. Завтра ему снова обходить Перуцци, Лапо, всех их.
Они, конечно, решили, что он обвиняет Перуцци, чтобы выгородить Эспозито. Мы все стоим за ближнего своего, как выразился Лапо. Поначалу они так старались помочь, держались с ним так учтиво, избегая упоминать имя Эспозито, доверяли ему. Лапо, только и сказавший: «Какой ужас, особенно для вас... но я знаю, что вы исполните свой долг». И Перуцци, несмотря на все свое расстройство, клявшийся, что ни за что не станет разговаривать с газетчиками. Они хотели ему помочь, а он не понял. Они с Лоренцини долго сидели взаперти, восстанавливая хронологию событий, насколько это было возможно без точной даты смерти, и заново осмысливая сведения, которые прошли мимо него на маленькой пьяцце. Тогда ему казалось, что слова обитателей площади не имеют значения. Перуцци: «Почему вы так уверены?.. Нет, ну конечно, вам лучше знать...» А потом: «Я готов поклясться, что она влюбилась. Она влюбилась... из-за ребенка она бы осталась... Я бы мог многое для них сделать. Мы строили планы. Он вам рассказывал?»
Нет, конечно, он мне не рассказывал, потому что... Он снова зарылся во влажные смятые простыни, но это было совершенно невыносимо, и он встал с постели. Потому что он чувствовал, что со мной нельзя говорить откровенно. Потому что я ничего не понимаю, и моя жена оберегает от меня моего сына, которого я только расстраиваю. Если бы она смогла уберечь от меня Эспозито, то ничего не случилось бы... Нет, чепуха все это! К тому времени девушка уже погибла. А прежде дела у Эспозито шли хорошо.
Лоренцини побеседовал с ребятами, не объясняя им причин, поинтересовался, не знают ли они чего о подруге Эспозито. Особенно внимательно расспросил Ди Нуччо, который был родом из Неаполя и утверждал, что Эспозито влюблен. Но тот объяснил, что просто выдвинул предположение: ведь одно время Эспозито, приодевшись, часто выходил по вечерам в город, а потом вдруг перестал. Конечно, он ни с кем из них не откровенничал. Как сержант, да еще новоиспеченный, он не стал бы коротко сходиться с младшими. Лоренцини должен это понимать, он же непосредственный начальник Эспозито.
