— Ну... даты — это уже кое-что. Я не уверен, что у меня получится из воздуха достать подозреваемого, но факты могут послужить алиби для Эспозито, учитывая, что мы фиксировали все его передвижения. Если вы беспокоитесь только о его матери, то этого хватило бы, не правда ли?
— Не знаю...
— Понятно. Вы хотите засадить за решетку вашего призрачного подозреваемого.
Инспектор на мгновение задумался, глядя мимо Лоренцини на карту на противоположной стене и на маленькую безымянную пьяццу.
— Да, — произнес он наконец. Он не мог объяснить даже себе, отчего в его душе порой рождается потребность защитить того или иного человека. — Вы правы. И хорошо бы для начала доказать невиновность Эспозито. Только Форли не может установить точную дату смерти. Вода, рыбы...
«Потому что у меня нет лица», — снова послышался ее голос, такой холодный и печальный. Опять он не мог вспомнить ее имени! Она была просто «японской девушкой». Кошмар продолжал преследовать его. Он был более реален, чем происходящее вокруг. Надо стараться вслушиваться в слова Лоренцини.
— Надо сопоставить данные Форли с датой, когда Перуцци видел ее в последний раз. Если Эспозито был в тот день на дежурстве, то все его передвижения — вызовы на происшествия и прочее — зафиксированы. А девушка погибла днем — вечером в сады ее не пропустили бы.
— Да.
— Нужно спросить у Перуцци. Если она двадцать первого ушла из мастерской примерно около семи, то сады Боболи были уже закрыты; значит, она погибла на следующий день, и данных Форли будет достаточно. Я проверю график дежурств и разыщу все отчеты, где указано имя Эспозито.
— Хорошо. Спасибо.
— Итак: данные Форли, рабочие часы в Боболи, передвижения Эспозито. Если из этих фактов можно извлечь алиби, то я вам его добуду, но если нет... Сады так близко отсюда, и если Эспозито отсутствовал хотя бы полчаса...
Лоренцини поднялся.
— Подождите! — словно бы очнулся инспектор. Надо его задержать. Он еще ему нужен. — Я хотел узнать, как там... — Что — как там? Нужно его задержать. В его усталой голове закружились картинки, калейдоскоп бесполезных образов: рабочий с тележкой в клубах сигаретного дыма, эта мегера со своей сумкой и ее криво накрашенные глаза, расписание нарядов для дежурства на матче по средневековому футболу, Нарди... — Нарди.
— А что с ним?
— Ничего. Я все это взвалил на вас. Просто хотелось узнать, как у него дела.
— О, там все тихо. Кажется, я докопался до сути проблемы. Я говорил с мясником и с соседями.
Продолжай говорить... Продолжай... Как все путается у него в мозгах! Он был такой умный, а теперь его мозги...
— В общем, есть одна женщина — я не знаю, знакомы ли вы с ней, она вовсе недурна собой. Она не похожа на обычную местную домохозяйку, а скорее на Клаудиу Кардинале, которая играет роль домохозяйки в кино, если вы понимаете, о чем я. Смешно, но ее зовут Клаудиа.
— Знаю я ее. Такая не первой свежести красавица. Вечно ходит в стоптанных туфлях. Муж у нее толстый коротышка, на вид в два раза ее старше.
Два профиля, смотрящие в разные стороны... Стоило ему отвлечься, как появлялось ощущение, что он едет в поезде и в теле отдается ритмичный перестук колес. Неужели он засыпает? Надо слушать Лоренцини.
— И она мне сказала, что вся эта история произошла у нее на глазах: «Лучше любой мыльной оперы, скажу я вам. Я пропустила почти всю драку, но успела подойти к окну, чтобы увидеть, как их разнимают и как Монику увозят на «скорой помощи». И надо же было додуматься вызвать «скорую» из-за пары царапин! Она и правда попадет на телевидение?»
Я сказал ей, что нас это не касается, пока дело не дошло до суда, и что я надеюсь отговорить ее от этого, потому что они долгие годы неплохо ладили, ссорясь только изредка.
— А она что думает по этому поводу?
Пусть он говорит. Его пока нельзя отпускать...
— Примерно то же самое. По ее словам, вначале Моника и Констанца ревновали Нарди друг к другу, но потом привыкли и даже иногда сходились, чтобы обсудить его недостатки. Одно время он очень сильно пил, чуть было не спился, но совместными усилиями они положили этому конец.
— Бедняга... Почему бы вам не присесть?
— Я не могу. Уже поздно, и мне нужно домой. А вы, разве вы не говорили, что ваша супруга ожидает вас сегодня раньше обычного? Уже второй час. Ну ладно, раз я начал, то уж закончу. Она сказала, что эта стычка была другого рода. Вроде как не из-за любви, а из-за денег.
Инспектор встал, не сводя пристального взгляда с Лоренцини:
— Из-за денег? Каких денег? Разве у кого-нибудь из них есть деньги?
— Нет. Но Нарди получает пенсию, довольно солидную, так как он всю жизнь проработал на железной дороге.
— И что?
— И Моника требует половину для себя. Она говорит, что он проводит не меньше времени — пользуясь горячей водой, отоплением и электричеством — в ее квартире, чем у себя дома, что не вполне соответствует истине, и в ее постели, чем в постели Констанцы, что истине соответствует. Мать Моники, конечно, получает пенсию по старости, но ей уже под девяносто. Монике приходится задумываться о будущем. Знаете, у нее есть основания. Они, наверное, уже двадцать лет вместе.
— Да, но...
— Монике необязательно было оставаться вдовой. Говорят, она могла бы уже три раза выйти замуж.
— Не сомневаюсь. Чего мне не понять, так это что женщины находят в Нарди.
— Говорят, что он лучше выглядит, когда надевает протезы.
— Но он никогда их не надевает!
— Да. Так или иначе, Констанца предупредила, что если он отдаст свою пенсию — или половину пенсии, — то пусть убирается вон из ее дома.
— Хм-м... Мне нужно идти. Тереза...
Он прошел мимо стоящего неподвижно Лоренцини. Он смутно догадывался, что тот недоуменно хмурится ему вслед, но это не имело значения. Нужно было двигаться дальше. Он был по-прежнему измотан и удручен из-за Эспозито, но внутри, в глубине души, он ощущал покой.
Глава девятая
Журчание болтовни за обедом действовало на него умиротворяюще. Он чувствовал на себе взгляд Терезы, но она старалась его не беспокоить, только звала иногда нежным голосом:
— Салва...
— Что?
Это потому, что мальчики что-то спрашивали, смотрели на него, ожидая ответа.
— Там видно будет... — неопределенно отвечал он. Или: — Спросите у мамы...
Позже они пили кофе, сидя на прохладном кожаном диване в гостиной, и смотрели последние известия. Он откинулся на спинку и задремал, продолжая сквозь дрему слышать напористый голос диктора. Также он чувствовал мелкие движения Терезы, которая что-то шила. Временами его начинало качать в поезде, в утомительной, бесконечной поездке, но, когда его голова упала набок, на теплое плечо Терезы, он успокоился. Он проснулся примерно час спустя, чувствуя себя освеженным. Мальчики ждали за дверьми гостиной, им было велено не шуметь, потому что папа не спал всю ночь. Они молча посмотрели на него, с надеждой в глазах. Чего им надо?
