Теперь-то она поняла, что пыталась сказать Микаэла: Клара полагалась на правила, она жила ими: главенство закона, социальные отношения. А здесь не существовало никаких правил, по крайней мере, ни одного понятного ей. Здесь он решал, что позволено, что неприемлемо. Осознав безвыходность ситуации, в которую попала, Клара похолодела от страха и тут же сказала себе: нет, я не сдамся, я должна попытаться достучаться до него. Нельзя просто ждать, пока он решит, что с нею делать.
— Вы… вы там? — позвала Клара.
Никакого ответа. Темнота, казалось, усилилась, угрожая задушить ее. Она говорила громко, отгоняя темноту, разбивая страх тишины словами.
— Вы ничего не добьетесь, играя со мной в молчанку, — заявила она.
— Ты в самом деле так думаешь?
Этого он и хочет, Клара, этого добивается — испугать тебя, заставить умолять его о пощаде.
— Молчание не имеет смысла, — продолжала она, не обращая внимания на его насмешливый тон и пытаясь словами заглушить звучащий в ее голове голос паники. — Если вам что-то нужно, вы обязаны сказать мне, что именно.
— Я ничего не обязан говорить вам, адвокат Паскаль.
— Нет, — заторопилась Клара. — Не обязаны. — Она понимала, что неправильно выбрала слово. А ведь ей необходимо втянуть его в разговор и таким образом удержать — по крайней мере попытаться. — Но если вы хотите, чтобы я содействовала…
— Неужели ты действительно веришь, что мне нужна твоя поддержка?
Клара почувствовала острый укол тревоги.
— В настоящий момент, милочка, у меня, пожалуй, есть все, чего я хочу.
Что он имеет в виду? Что хотел засадить ее в эту яму? Хотел причинить ей страдания? Существует лишь один способ все прояснить. Спросить в лоб. Она собралась с духом и повернулась лицом к невидимому собеседнику:
— То есть все, чего ты хочешь, — это приковать меня цепью в подвале, так?
Он негромко засмеялся:
— О нет, гораздо больше.
Клара вынудила себя продолжать, обострить конфронтацию:
— Мне холодно, страшно, я проголодалась. Это то, что ты хочешь?
Лестница заскрипела, похититель переступил с ноги на ногу.
— Пока и этого достаточно, — ответил он.
Хьюго отнес Пиппу в постель далеко за полночь. До четырех утра он сидел на стуле перед телефоном, пока его не одолела тяжелая дремота. Ему приснилось, будто Пиппа карабкается по лесам на какую-то башню, беззаботно наступая на узкие планки, как вдруг позади нее вырисовывается темный и уродливый силуэт. Во сне Хьюго пытался предупредить дочку, но его удерживал ухмыляющийся манекен, связавший его руки липкой лентой.
Он вскрикнул и проснулся. Из расположенной этажом выше спальни Пиппы Хьюго услышал высокий пронзительный звук, жуткий и как будто издаваемый не человеческим существом, — что-то вроде серии коротких испуганных выкриков, постепенно перерастающих в вой.
— Пиппа? — сонно пробормотал Хьюго. — Пиппа! — Через мгновение он уже вскочил со стула и выбежал в коридор. — Пиппа! — кричал он, взбегая по лестнице и спотыкаясь чуть ли не на каждой ступеньке. — Все в порядке! Папа с тобой.
На лестнице в пижаме появилась Триш. У нее был испуганный и растерянный вид. Он взял ее за локти и отодвинул со своего пути, смутно ощутив через шелк теплоту ее кожи.
Пиппа сидела на кровати. Глаза широко распахнуты. Изо рта ее рвался тот ужасный пронзительный звук, перерастая в крик. Хьюго присел на кровати рядом с девочкой:
— Пиппа, милая, все хорошо. Просто тебе приснился сон.
Она начала лепетать:
— Человек… человек… ужасная маска… — Лепет перешел в крик. — Мамуля! Он забрал мамулю. Человек-паук забрал мамулю! Он спрятался в саду! Он поднимается вверх по стене!
Хьюго почувствовал, что у него от ужаса волосы встали дыбом. Он начал трясти Пиппу. Она задохнулась и, казалось, пришла в себя. Уставилась на отца бессмысленным взглядом, а потом разразилась рыданиями. Хьюго прижал ее к себе. Кожа девочки горела, она вся тряслась — страдания ребенка оказались непосильны для Хьюго, он с трудом сумел удержаться от стона. Попытался утихомирить дочку, поглаживая ее по волосам, потирая спину, но она продолжала трястись и всхлипывать. Наконец к дверям спальни подошла Триш. Хьюго беспомощно пожал плечами, и, расценив это как приглашение, она вошла и слегка коснулась его плеча:
— Позвольте мне.
Хьюго отвел руки дочери от своей шеи. Мгновение она цеплялась за него, затем ухватилась за Триш:
— Я п-пыталась остановить его, Триш! Честно, пыталась!
— Я знаю, милая, — успокаивала Триш, — знаю. Ты вела себя очень храбро.
— Он… он т-толкнул меня. Я упала и ударилась! — выкрикивала Пиппа.
Триш шикала и утешала ее, напевая вполголоса. Хьюго нерешительно топтался возле двери.
— Ложитесь спать. Попытайтесь немного отдохнуть, — сказала Триш через голову Пиппы. — Я приду позже.
Глава тринадцатая
Два констебля были поставлены у двери музея, чтобы удерживать орды репортеров, которые появились здесь еще ночью. Продрогшие, они клубились у входа в ожидании новостей, притоптывая и выдыхая облачка пара в морозный воздух. Вообще-то газетчики вели себя мирно, но стоило им заметить полицейского офицера, как толпа заволновалась, люди начали, толкаясь, протискиваться внутрь, громко выкрикивали вопросы, всеми правдами и неправдами боролись за лучшее место и утихли только тогда, когда офицер (а это был инспектор Лоусон) исчез в здании.
— Разрази меня гром! — воскликнул Лоусон, вбегая в комнату для совещаний, и резко остановился. — Вот это я понимаю — неожиданный поворот! — Он был ошарашен количеством собравшихся здесь копов.
— И неплохой поворот, — с улыбкой заметил Макатиер.
Два часа спустя Лоусону показалось, что громадная, как ангар, комната съежилась и уже не способна вместить новых сотрудников. Детективы обменивались приветствиями, здоровались с друзьями и знакомыми, которых давно не видели. Еще вчера пустая и холодная, сегодня комната для совещаний наполнилась гомоном, в ней стало душновато: включенная система центрального отопления время от времени издавала вибрации и стоны, будто желая убедить, что она тоже работает на пределе возможностей.
Лоусон заметил несколько возбужденных молодых лиц. Наверное, это стажеры, только-только закончившие обучение. У него сохранились яркие воспоминания о своем собственном первом расследовании. Тогда Лоусон считал, что его статус очевиден даже в гражданской одежде. Так оно и было, вот только выделяли его юность и неопытность. А сколько он в том деле наломал дров!..
Макатиер призвал присутствующих к порядку, и сорок с лишним лиц — нетерпеливых, серьезных, светящихся энтузиазмом — разом обратились к нему. Он переводил взгляд из одного угла комнаты в другой, словно хотел добиться внимания каждого.
