— Фаусто, пора сходить в этот новый мексиканский ресторанчик — как он называется?
— «Идальго», — ответил Фаусто.
— Я угощаю.
— Ты выиграл в лотерею?
— Пора отметить лето в Голливуде, — пояснил Пророк. — Летом я становлюсь великодушным.
Фаусто посмотрел на выпирающий живот Пророка и сказал:
— Понимаю, что ты имеешь в виду.
— Мне нужно доложить, — вмешалась Баджи и, повернувшись к Пророку, заявила: — Я позволяю ему съесть шесть буррито в неделю. Пять он уже съел, поэтому сегодня вечером получит только одно.
— Дай нам несколько минут, — попросил Фаусто. — Мне нужно поставить печать в рапорте.
Пророк был один, когда почувствовал боль в верхней части желудка. Опять чертова изжога. Ни с того ни с сего он начал потеть, ему не хватало воздуха. Он вышел в приемную, пройдя мимо фотографий погибших офицеров, чьи имена были высечены на Аллее Славы Голливудского участка.
Пророк взглянул на полную луну — «голливудскую луну», как он ее называл, — глубоко вздохнул через нос и выдохнул через рот. Но ему не стало лучше. Вдруг возникла боль в плече и спине.
К участку направлялась женщина с заявлением о краже велосипеда сына, когда по улице промчался мотоцикл. Она увидела, как Пророк схватился за грудь и рухнул на тротуар.
Женщина вбежала в участок с криком:
— Полисмена застрелили!
Фаусто чуть не сбил ее с ног, распахивая стеклянную дверь, и выскочил на улицу, за ним мчались Баджи и Мэг Такара, которая временно работала в приемной.
Фаусто перевернул Пророка на спину и сказал:
— Он не ранен.
Потом склонился над ним и начал массаж сердца. Баджи подняла подбородок Пророка, зажала пальцами ноздри и стала делать искусственное дыхание «рот в рот», в то время как Мэг вызывала «скорую помощь». Из участка выбежали несколько копов и остановились, наблюдая.
— Давай, Мерв! — кричал Фаусто, продолжая нажимать на грудь Пророка. — Возвращайся к нам!
«Скорая помощь» прибыла быстро, но это уже ничего не могло изменить. Баджи и Мэг плакали, когда медики грузили носилки с Пророком. Фаусто повернулся, оттолкнул с дороги двух полицейских ночной смены и, ничего не видя перед собой, побрел к автостоянке.
Через неделю на инструктаже лейтенант сказал смене:
— У Пророка не будет обычных похорон. В его завещании оговорено другое.
— Ему нужно вырезать звезду на Аллее, — предложил Капитан Смоллет.
Лейтенант ответил:
— Звезды положены только сотрудникам Голливудского участка, убитым при исполнении обязанностей.
— Он был убит при исполнении обязанностей, — сказал Нейт Голливуд. — Он прослужил здесь сорок шесть лет. Это его и убило.
— Как насчет особой звезды для Пророка? — сказала Мэг Такара.
— Мне нужно поговорить с капитаном, — пробормотал лейтенант.
— Если кто и заслуживает звезды, — вставил Бенни Брюстер, — так это Пророк.
— Как же без похорон? — спросил Капитан Сильвер. — Мы должны что-нибудь для него сделать, лейтенант.
Б. М. Дрисколл напомнил:
— Пророк всегда говорил, что останется на работе, пока не умрет его бывшая жена, чтобы ей не досталась его пенсия. Как насчет нее? У них есть дети, которые могут захотеть устроить похороны?
Лейтенанту надоело это обсуждение, и он сказал:
— Ничем не могу помочь. Мне передали, что он распорядился по-другому. Все свое имущество он оставил Мемориальному фонду полиции Лос-Анджелеса, на стипендии. Это все, что я знаю.
Тогда встал Фаусто Гамбоа. Он заговорил на инструктаже впервые за все тридцать четыре года работы в полиции.
— Пророк не хотел, чтобы из его похорон устроили зрелище. Я это точно знаю. Как-то вечером много лет назад мы разговаривали об этом, когда поддавали у Дерева.
— А что скажет об этом его бывшая жена? — поинтересовался Б. М. Дрисколл.
— Не было никакой бывшей жены, — ответил Фаусто. — Это было лишь оправдание его сумасшедшего желания оставаться на этой работе. И если бы Пророк продолжал жить, начальству пришлось бы сорвать значок с его груди, чтобы от него избавиться. Ему было шестьдесят девять лет, он наслаждался жизнью и делал добро. Но теперь его смена закончилась.
— У него остался… хоть кто-нибудь? — спросила Мэг.
— Конечно, остался, — ответил Фаусто. — У него остались все вы. Его женой была Работа, а детьми — вы. Вы и те, кто был перед вами.
В комнате повисло молчание. Наконец Нейт Голливуд произнес:
— Разве мы не можем ничего сделать? В память о нем.
Немного подумав, Фаусто ответил дрогнувшим голосом:
— Да, можем. Помните, что он говорил про нашу работу? Пророк всегда утверждал, что в жизни нет ничего увлекательнее, чем настоящая полицейская работа. Поэтому сегодня вечером идите на улицы и работайте.
Как только на Голливуд опустилась ночь, экипаж «6-Х-76» отправился выполнять секретную миссию, о которой не знал никто в Голливудском участке. Фаусто и Баджи молчали, пока машина взбиралась вверх по Голливуд-Хиллз, направляясь к Маунт-Ли. Наконец она затормозила перед закрытыми воротами и остановилась.
Фаусто отпер ворота со словами:
— Мне пришлось расписаться чуть ли не кровью, чтобы смотритель парка дал ключ.
Баджи повела машину по парку и остановилась только тогда, когда дорожка для пожарных автомобилей окончательно сузилась. Вокруг стояла тишина — только стрекотали цикады да снизу доносился едва слышный шум автомобильного движения.
Баджи с Фаусто вышли из машины и открыли багажник. Фаусто достал из своей походной сумки погребальную урну.
Баджи шла впереди, освещая дорогу фонариком, который совсем не был нужен под светом полной луны. Наконец они оказались у основания ярко освещенных букв высотой с четырехэтажный дом.
Баджи взглянула наверх, на гигантскую, уходящую ввысь «Н», и сказала:
— Осторожней, Фаусто. Почему бы тебе не позволить сделать это мне?
— Это моя работа, — ответил Фаусто. — Мы были друзьями больше тридцати лет.
Земля вокруг буквы «Г» заметно осыпалась, поэтому они подошли к центру, к «И», где она была нетронутой.
Лестница стояла на месте, рядом с подмостками, и когда Фаусто взобрался до середины, Баджи крикнула:
— Хватит!
Но он карабкался дальше, пыхтя и отдуваясь, пока не добрался до самой вершины. А поднявшись, осторожно вскрыл урну и перевернул ее вверх дном со словами:
— Ты вечный коп, Мерв. Скоро увидимся.
И прах Пророка под магическим белым светом услужливой голливудской луны унесло ветерком в теплую летнюю ночь, освещаемую многометровой надписью «Голливуд».
