– Свои, друг! Я – спасатель. Здесь, в кармане, документы. Не возражаешь, если я их тебе покажу?
Военный внимательно осмотрел его.
– Держи руки так, чтоб я видел. Куда ты собрался?
– Вниз. Там могут быть люди. Их надо вывести на крышу.
Спецназовец прижал ларинг к уголку рта.
– Командир, у меня тут странный тип. Бежит вниз. Говорит, спасатель, но без формы. Ага. Понял.
Он обратился к Кстину.
– Как фамилия?
– Бурцев.
– Все правильно. Так это ты на вертолете?
– Точно.
– Молодец! – похвалил его боец. – Только… Никого там нет. Я все осмотрел. Разворачивайся, парень. Уходим!
Кстин покачал головой. Он заколебался – но только на мгновение, он бы не успокоился, пока сам во всем не убедился.
– Я должен проверить.
– Хорошо, – кивнул спецназовец. – Только не тяни. По-моему, она скоро… – Он поднял руку, как прилежный ученик, знающий ответ на трудный вопрос учителя, и потом резко ее опустил. Смысл этого жеста был очевиден.
– Наверное… Я быстро. Вы, главное, там, наверху… Проследите, чтоб был порядок.
Спецназовец улыбнулся – еле заметно, одними только уголками губ.
– Проследим…
Последнее слово он сказал уже удаляющейся кожаной спине с аляповатой надписью «Кsteen».
Кстин чувствовал, что дышать становится все труднее и труднее. Едкий дым щекотал ноздри и выжимал слезы из глаз. Наконец он увидел табличку с числом «39».
Он вбежал на лестничную площадку и…
Дверь Марининой квартиры была открыта нараспашку.
«Это еще ни о чем не говорит. Вспомни, спецназовец сказал, что он проверял все квартиры. Значит, он сюда входил… И не закрыл за собой дверь».
Он вошел в квартиру и закричал:
– Марина! Валера!
Никто не отзывался. Было тихо, только под ногами хрустели осколки разбитого зеркала.
Кстин заглянул на кухню, машинально скользнув взглядом по занавескам. Левая висела так, как ей и положено, а правая валялась на полу: карниз переломился прямо посередине.
Всюду были следы разрушения, словно кто-то в ярости опрокидывал мебель и расшвыривал вещи.
– Марина! Валера! – Кстин пошел обратно, в сторону прихожей.
Оттуда он направился в комнаты, заглянул во все шкафы и под кровати, но никого не нашел.
«Одно из двух: или она уже ушла, или ее здесь и не было. Уйти она не могла, потому что из Башни нет выхода, кроме как на крышу. Мы не могли разминуться, если только она не поднималась по восточной лестнице, но зачем ей идти в противоположное крыло? Нет, ее просто не было дома. Слава Богу, что ее не было! – он с облегчением вздохнул. – Черт, Кстин, какой же ты идиот!»
Нет, он не жалел о том, что вернулся в Башню и где-то там, в пыли, оставил свой мотоцикл – подыхать, как загнанную лошадь. Наоборот, он радовался, что с ней все в порядке.
– Фу! – Кстин перевел дыхание. – Все хорошо, что хорошо кончается. Теперь надо выбираться самому.
Он развернулся и уже направился было к двери, как вдруг…
Что-то встревожило его. Встревожило настолько сильно, что он застыл на месте, пытаясь понять, что же это было? Что заставило его насторожиться?
Кстин вернулся к кровати. Между складками покрывала что-то блестело. Что-то маленькое, продолговатое, с клавиатурой. Конечно, это мог быть пульт от телевизора, и тогда – ничего страшного. Пульт имеет право лежать на кровати и вообще везде, где ему только вздумается. Но… Если это не пульт?
Кстин резко отдернул покрывало. На кровати лежал мобильный телефон. И это его испугало. Мобильный телефон не та вещица, чтобы ее так просто бросить. Современная женщина скорее забудет пудреницу или помаду, чем мобильный. За исключением одного-единственного случая – если ей придется в спешке покидать квартиру.
Кстин осторожно взял аппарат в руки. Он был включен. Часы на дисплее показывали время: 20:38. Он был включен, и…
Кстин чувствовал себя неловко, словно залез в чужой дневник, но он не видел другого выхода. Он открыл телефонную книжку и стал ее пролистывать. «Абрамян», «Астахов», «Валерик», «Дом», «Мама», «Сальвин», «Пестунович»… Он думал, что поступает правильно. Кстин помедлил немного, выбирая между «Мамой» и «Валериком»; вряд ли неизвестный «Пестунович» смог бы ему ответить, где сейчас находится Марина. И потом… Он бы не стал спрашивать об этом у «Пестуновича».
Кстин выбрал «Валерика». Нажал на кнопку вызова и стал ждать.
Он насчитал двенадцать гудков и решил, что это бесполезно. Он нажал на «отбой», и внезапно ему показалось, что на том конце подняли трубку. Или ему только показалось?
«Показалось не показалось, какая разница? Набери еще раз, от тебя не убудет». Он повторил вызов и… О счастье! Он услышал ее, Маринин голос.
Связь была ни к черту; в трубке что-то шипело и потрескивало, ее голос, такой любимый и чарующий, пробивался словно сквозь невидимую преграду.
– Марина! Марина! Это я! Вы меня слышите? Это я, Константин! Помните, парень на мотоцикле? Марина, где вы?
В трубке раздались рыдания, и, услышав их, Кстин почувствовал почти физическую боль. Этот голос мог быть мягким, нежным… Мог быть твердым и безжалостным… Но, оказывается, он мог еще и плакать.
– Марина, пожалуйста, не плачьте! Успокойтесь! Я здесь, в вашей квартире! Скажите только, где вы? Где вы находитесь?
Он выслушал ее ответ и все понял.
– Марина, не плачьте. Я иду! – он убрал телефон в карман куртки и огляделся.
Потом побежал по коридору в кладовку, нашел ящик с инструментами, достал молоток, топорик, стамеску – все, что могло хоть как-то пригодиться. Засунул за пояс, положил в рукава и снова поспешил на кухню. Подобрал занавеску и бросился к раковине. Он отвернул кран до упора, но воды не было.
Этого и следовало ожидать. Башня была мертва.
Кстин метнулся в туалет, сорвал со сливного бачка крышку и, скомкав занавеску, хорошенько ее намочил. Он не стал отжимать тряпку, сунул мокрый узел под мышку и побежал прочь из квартиры.
Еще ниже по лестнице – туда, где клубился черный ядовитый дым.
Самым сложным оказалось отпустить скобу. Дубенский даже не представлял, что это окажется так сложно.
Он долез до отметки «50» и справа, в двух шагах от себя, увидел широкий горизонтальный раструб, ведущий в помещения технического этажа.
На стене шахты была сделана маленькая приступочка, шириной не более десяти сантиметров – ровно столько, чтобы можно было поставить боком ступню. И даже несмотря на то, что рядом был Кондратьев, Михаил никак не мог решиться.
