Том 2
Часть четвертая
Глава 31
Холодным январским днем 1866 года Скарлетт сидела в своем
кабинете и писала письмо тете Питти, в котором подробнейшим образом в десятый
раз объясняла, почему ни она, ни Мелани, ни Эшли не могут приехать в Атланту и
поселиться с ней. Писала она быстро, стремительно, ибо знала: тетя Питти, не
успев прочесть начало, тотчас примется за ответ, и письмо будет заканчиваться
жалобным всхлипом: «Я боюсь жить одна!» Руки у Скарлетт застыли, и, отложив в
сторону перо, она потерла их, чтобы согреть, а ноги глубже засунула под старое
одеяло. Подметки на ее туфлях прохудились, и она вложила в них стельки,
выстриженные из ковра. Ковровая ткань предохраняла, конечно, ноги от соприкосновения
с полом, но не давала тепла. Утром Уилл повел в Джонсборо лошадь, чтобы
подковать, и Скарлетт мрачно подумала, что, видно, совсем уж худо стало дело,
раз о ногах лошадей заботятся, а люди, как дворовые псы, ходят босые.
Она только было снова взялась за гусиное перо, но тут же его
опустила, услышав шаги Уилла у черного хода. Вот его деревянная нога застучала
в холле и он остановился у двери в ее кабинет. Скарлетт подождала немного, но
он не входил, и тогда она окликнула его. Уилл переступил через порог — уши у
него покраснели от холода, рыжие волосы были растрепаны; он стоял и смотрел на
нее сверху вниз с легкой кривой усмешкой.
— Мисс Скарлетт, — обратился он к ней, —
сколько у вас по правде живых денег?
— Ты что, решил жениться на мне, Уилл, и уже считаешь
приданое? — не без раздражения спросила она.
— Нет, мэм. Просто захотелось узнать.
Она внимательно посмотрела на него. Нельзя сказать, чтобы
Уилл выглядел озабоченным — впрочем, озабоченным он никогда не бывал. И тем не
менее она почувствовала: что-то неладно.
— У меня есть десять долларов золотом, — сказала
она. — Это все, что осталось от денег того янки.
— Так вот, мэм, этого мало.
— Мало — для чего?
— Мало, чтобы заплатить налог, — сказал он,
проковылял к камину и, нагнувшись, протянул к огню свои покрасневшие от холода
руки.
— Налог? — повторила она. — Да что ты, Уилл!
Мы ведь уже заплатили налог. — Да, мэм. Только говорят, недостаточно
заплатили. Я слышал об этом сегодня в Джонсборо.
— Ничего не понимаю, Уилл. Что ты такое говоришь?
— Мисс Скарлетт, мне, конечно, неприятно вас тревожить,
когда на вас и без того столько всего свалилось, а все-таки сказать нужно.
Говорят, вы должны заплатить куда больше. Тару оценили ужас как дорого —
разрази меня гром, дороже всех поместий в округе.
— Но ведь не могут же заставить нас еще раз платить
налог, если мы его уже заплатили.
— Мисс Скарлетт, вы ездите в Джонсборо не часто, и я
этому только рад. В нынешние времена это место не для леди. Но если б вы туда
чаще ездили, тогда б знали, что сейчас там верховодят крутые ребята —
республиканцы, подлипалы и «саквояжники».
[1]
Они бы вас довели
до белого каления. Ниггеры там расхаживают по тротуарам, а белых господ на
мостовую сталкивают, и еще…
— Да при чем тут это — речь же о налоге!
— Сейчас, сейчас, мисс Скарлетт. Эти мерзавцы по
какой-то там причине решили поднять налог на Тару, точно она у нас дает доход в
тысячу тюков. Когда я об этом услыхал, пошел в обход по салунам, чтобы
поднабраться сплетен, и вот узнал: кто-то хочет купить Тару по дешевке с
шерифских торгов, ежели вы налог сполна не заплатите. А все прекрасно понимают,
что заплатить вы не можете. Кто этот человек, который хочет купить Тару, я еще
не знаю. Этого я разнюхать не сумел. Правда, думаю, этот трус Хилтон, что
женился на мисс Кэтлин, знает, так как очень уж нахально он склабился, когда я
его выспрашивал.
Уилл опустился на диван и принялся потирать свою культю. Она
начинала ныть у него в холодную погоду: деревяшка, на которую она опиралась,
была плохо обита, да и неудобна. Скарлетт в ярости смотрела на него. Да как он
может говорить таким небрежным тоном, когда каждое его слово — все равно что
похоронный звон по Таре! Продадут с шерифских торгов?! А куда они все денутся?
И Тара перейдет к другим владельцам! Нет, даже мысли такой допустить нельзя!
Стремление сделать Тару доходной настолько поглотило
Скарлетт, что она совсем не думала о том, что происходит за пределами поместья.
Если возникали дела, требовавшие поездки в Джонсборо или в Фейетвилл, она
посылала туда Уилла или Эшли, а сама почти не покидала плантации. И подобно
тому как раньше она никогда не прислушивалась к разговорам отца о войне, пока
война не началась, так и теперь едва ли вникала в долгие беседы, которые вели
за столом после ужина Уилл и Эшли по поводу Реконструкции Юга.
Да, конечно, она слышала про подлипал — южан, с выгодой для
себя переметнувшихся на сторону республиканцев, и про «саквояжников» — этих
янки, которые после поражения южан, словно саранча, ринулись в Южные штаты с
одним лишь саквояжем в руке, вмещавшим все их достояние. Было у нее и несколько
неприятных стычек с Бюро вольных людей. Слышала она и о том, что какие-то
освобожденные негры нахально себя ведут, но этому трудно было поверить, ибо она
в жизни еще не встречала нахального негра.
Однако Уилл с Эшли многое намеренно скрывали он нее. Вслед
за тяжелыми испытаниями войны для Юга наступила еще более тяжкая пора —
Реконструкция, но мужчины условились не говорить дома о некоторых моментах,
вызывавших у них наибольшую тревогу. А Скарлетт если и прислушивалась к их
беседе, то в одно ухо впускала услышанное, в другое выпускала.
Она, например, слышала, как Эшли говорил, что победители
относятся к Югу словно к завоеванной провинции и главным образом занимаются мщением.
Но Скарлетт решила, что к ней это никакого отношения не имеет. Политика —
мужское дело. Она слышала и то, как Уилл сказал однажды, что, похоже, Север ни
за что не даст Югу снова подняться. «О господи, — подумала
Скарлетт, — мужчины вечно выдумывают причины для беспокойства». Ее, к
примеру, ни один янки и пальцем тронуть не посмел, да и не посмеет. Главное —
работать не покладая рук и перестать изводить себя из-за того, что правят у них
теперь янки. Война-то все-таки кончилась.
Скарлетт не понимала, что за это время изменились правила
игры и далеко не все зависит от того, насколько честно ты будешь трудиться.
Джорджия, по сути дела, находилась на военном положении. Всем командовали
солдаты-северяне, расквартированные по всей округе, а также Бюро вольных людей,
и они устанавливали правила, какие хотели.
