— Почему она так распалилась? И почему все кудахчут по
поводу меня, точно куры? Это мое дело, за кого я выхожу замуж и как часто я
выхожу. Я, к примеру, всегда интересовалась только собственными делами. Почему
же другие суют нос в чужие дела?
— Кошечка моя, люди могут простить почти все — не
прощают лишь тем, кто не интересуется чужими делами. Но почему ты пищишь, как
ошпаренная кошка? Ты же не раз говорила, что тебе безразлично, что люди болтают
на твой счет. А на деле как получается? Ты знаешь, что не раз давала пищу для
пересудов по разным мелочам, сплетни вполне естественны. Ты же знала, что
пойдут разговоры, если ты выйдешь замуж за такого злодея, как я. Будь я
человеком безродным, нищим, люди отнеслись бы к этому спокойнее. Но богатый
процветающий злодей — это, уж конечно, непростительно.
— Неужели ты не можешь хоть когда-нибудь быть
серьезным!
— Я вполне серьезен. Людям благочестивым всегда досадно,
когда неблагочестивые цветут как пышный зеленый лавр. Выше головку, Скарлетт,
разве ты не говорила мне как-то, что хочешь быть очень богатой, прежде всего
чтобы иметь возможность послать к черту любого встречного и поперечного? Вот ты
и получила такую возможность.
— Но ведь тебя первого я хотела послать к черту, —
сказала Скарлетт и рассмеялась.
— И все еще хочешь?
— Ну, не так часто, как прежде.
— Можешь посылать к черту всякий раз, как захочется.
— Радости мне это не прибавит, — заметила Скарлетт
и, нагнувшись, небрежно чмокнула его. Черные глаза Ретта быстро пробежали по ее
лицу, ища в ее глазах чего-то, но так и не найдя; он отрывисто засмеялся.
— Забудь об Атланте. Забудь о старых злых кошках. Я
привез тебя в Новый Орлеан развлекаться и хочу, чтобы ты развлекалась.
Часть пятая
Глава 48
И Скарлетт действительно развлекалась — она не веселилась
так с довоенной весны. Новый Орлеан был город необычный, шикарный, и Скарлетт,
точно узник, приговоренный к пожизненному заключению и получивший помилование,
с головой погрузилась в удовольствия. «Саквояжники» выкачивали из города все
соки; многие честные люди вынуждены были покидать свои дома, не зная, где и
когда удастся в очередной раз поесть; в кресле вице-губернатора сидел негр. И
все же Новый Орлеан, который Ретт показал Скарлетт, был самым веселым местом из
всех, какие ей доводилось видеть. У людей, с которыми она встречалась,
казалось, было сколько угодно денег и никаких забот. Ретт познакомил ее с
десятком женщин, хорошеньких женщин в ярких платьях, женщин с нежными руками,
не знавшими тяжелого труда, женщин, которые над всем смеялись и никогда не
говорили ни о чем серьезном или тяжелом. А мужчины — с какими интереснейшими
мужчинами она была теперь знакома! И как они были не похожи на тех, кого она знала
в Атланте, и как стремились потанцевать с нею, какие пышные комплименты ей
отпускали, точно она все еще была юной красоткой.
У этих мужчин были жесткие и дерзкие лица, как у Ретта. И
взгляд всегда настороженный, как у людей, которые слишком долго жили рядом с
опасностью и не могли позволить себе расслабиться. Казалось, у них не было ни
прошлого, ни будущего, и они вежливо помалкивали, когда Скарлетт — беседы ради
— спрашивала, чем они занимались до того, как приехать в Новый Орлеан, или где
жили раньше. Это уже само по себе было странно, ибо в Атланте каждый уважающий
себя пришелец спешил представить свои верительные грамоты и с гордостью
рассказывал о доме и семье, вычерчивая сложную сеть семейных отношений,
охватывавшую весь Юг. Это же люди предпочитали молчать, а если говорили, то
осторожно, тщательно подбирая слова. Иной раз, когда Ретт был с ними, а
Скарлетт находилась в соседней комнате, она слышала их смех и обрывки
разговоров, которые для нее ничего не значили: отдельные слова, странные
названия — Куба и Нассау в дни блокады, золотая лихорадка и захват участков,
торговля оружием и морской разбой, Никарагуа и Уильям Уокер
[24]
,
и как он погиб, расстрелянный у стены в Трухильо. Однажды, когда она неожиданно
вошла в комнату, они тотчас прервали разговор о том, что произошло с
повстанцами Квонтрилла
[25]
, — она успела услышать лишь
имена Франка и Джесси Джеймса.
Но у всех ее новых знакомых были хорошие манеры, они были
прекрасно одеты и явно восхищались ею, а потому — не все ли ей равно, если они
хотят жить только настоящим. Зато ей было далеко не все равно то, что они —
друзья Ретта, что у них большие дома и красивые коляски, что они брали ее с
мужем кататься, приглашали на ужины, устраивали приемы в их честь. И Скарлетт
они очень нравились. Когда она сказала свое мнение Ретту, это немало его
позабавило.
— Я так и думал, что они тебе понравятся, — сказал
он и рассмеялся.
— А почему, собственно, они не должны были мне
понравиться? — Всякий раз, как Ретт смеялся, у нее возникали подозрения.
— Все это люди второсортные, мерзавцы, паршивые овцы.
Они все — авантюристы или аристократы из «саквояжников». Они все нажили
состояние, спекулируя продуктами, как твой любящий супруг, или получив
сомнительные правительственные контракты, или занимаясь всякими темными делами,
в которые лучше не вникать.
— Я этому не верю. Ты дразнишь меня. Это же
приличнейшие люди…
— Самые приличные люди в этом городе голодают, —
сказал Ретт. — И благородно прозябают в развалюхах, причем я сомневаюсь,
чтобы меня в этих развалюхах приняли. Видишь ли, прелесть моя, я во время войны
участвовал здесь в некоторых гнусных делишках, а у людей чертовски хорошая
память! Скарлетт, ты не перестаешь меня забавлять. У тебя какая-то удивительная
способность выбирать не тех людей и не те вещи.
— Но они же твои друзья!
— Дело в том, что я люблю мерзавцев. Юность свою я
провел на речном пароходике — играл в карты, и я понимаю таких людей, как они.
Но я знаю им цену. А вот ты, — и он снова рассмеялся, — ты совсем не
разбираешься в людях, ты не отличаешь настоящее от дешевки. Иной раз мне
кажется, что единственными настоящими леди, с которыми тебе приходилось
общаться, были твоя матушка и мисс Мелли, но, видимо, это не оставило на тебе
никакого следа.
— Мелли! Да она такая невзрачная, как старая туфля; и
платья у нее всегда какие-то нелепые, и мыслей своих нет!
