— Эта поездка в Атланту, — негромко произнес он
наконец, — не нравится мне она. Совсем не нравится.
Эшли бросил на него быстрый взгляд и тут же отвел глаза; он
ничего не сказал — лишь подумал, не возникло ли у Уилла того же страшного
подозрения, какое мучило его. Да нет, не может быть. Уилл же не знает, что
произошло днем во фруктовом саду и до какого отчаяния дошла Скарлетт. Не мог
Уилл заметить и того, как изменилось лицо Мамушки при упоминании о Ретте Батлере,
да и вообще Уилл ничего не знает ни про деньги Ретта, ни про то, какая у него
скверная репутация. Во всяком случае, Эшли казалось, что Уилл не может этого
знать; правда, с тех пор как Эшли поселился в Таре, он заметил, что и Уилл и
Мамушка знают много такого, о чем никто им не говорил, — они просто
чувствуют, когда и что происходит. А в воздухе сейчас было что-то зловещее —
какая именно беда нависла над ними, Эшли не знал, но понимал, что спасти от нее
Скарлетт он не в силах. Взгляды их за весь этот вечер ни разу не встретились,
однако ее жесткая бурлящая веселость пугала его. Терзавшее его подозрение было
слишком ужасно — он не мог даже высказать его вслух. Не имеет он права так ее
оскорбить — спросив напрямик. Он крепко сжал кулаки. Нет у него такого права:
сегодня днем он утратил все права на нее, навсегда. И теперь уже не в состоянии
ей помочь. Да и никто не в состоянии. Тут он подумал о Мамушке, о том, с какой
мрачной решимостью она резала бархатные портьеры, и на душе у него стало чуть
легче. Мамушка уж позаботится о Скарлетт, независимо от того, хочет этого
Скарлетт или нет.
«А виноват во всем я, — в отчаянии подумал он. — Я
толкнул ее на это».
Он вспомнил, как она, распрямив плечи, уходила от него из
фруктового сада, вспомнил, как упрямо была вскинута ее голова. И всем сердцем
потянулся к ней, раздираемый сознанием своей беспомощности, снедаемый
восхищением перед нею. Он знал, что в ее словаре нет такого выражения:
«бесстрашный воитель», — знал, что она непонимающе посмотрела бы на него,
если бы он сказал, что не встречал более бесстрашного воителя. Знал Эшли и то,
что, скажи он ей, как много в ее поступках истинного бесстрашия, она бы его не
поняла. Он знал, что она умеет смотреть жизни в лицо, упорно борется,
преодолевая встающие на пути препятствия, штурмует их решительно, не думая о
возможности поражения, и продолжает бороться, даже когда поражения не избежать.
Но за эти четыре года он встречал и других людей, которые
отказывались признать поражение, — людей, весело шедших навстречу
собственной гибели, ибо это были бесстрашные люди. И однако они тоже терпели
поражение.
И сейчас, глядя на Уилла, сидевшего напротив него в
полутемной гостиной, Эшли думал, что действительно никогда еще не встречал
человека более отважного, чем Скарлетт О’Хара, решившая завоевать мир с помощью
платья из бархатных портьер своей матери и перьев, выдранных из петушиного
хвоста.
Глава 33
Холодный ветер дул не переставая, над головой неслись
черно-серые, как сланец, облака, когда Скарлетт и Мамушка сошли на следующий
день с поезда в Атланте. Со времени пожара вокзал так еще и не отстроили, и они
шагали по золе и грязи, покрывавшей обгорелые развалины. По привычке Скарлетт
окинула взглядом площадь, выискивая коляску тети Петти с дядюшкой Питером на
козлах, ибо они всегда встречали ее, когда она в войну приезжала в Атланту из
Тары. Но она тут же спохватилась и презрительно фыркнула, поражаясь собственной
рассеянности. Как же мог Питер ее встречать, когда она не предупредила тетю
Питти о своем приезде, а кроме того, Скарлетт вспомнила, что в одном из своих
писем старушка сетовала на то, что пала их лошадка, которую Питер «приобрел» в
Мейконе, когда они по окончании войны возвращались в Атланту.
Скарлетт внимательно оглядывала вытоптанную, изрытую колеями
площадку перед вокзалом, выискивая, нет ли экипажа кого-нибудь из друзей или
знакомых, кто мог бы подвезти ее до дома тети Питти, но на нее смотрели чужие
черные и белые лица. Наверное, ни у кого из ее старых друзей и не осталось
теперь колясок, если то, что писала тетя Питти, — правда. Времена настали
такие тяжелые, что даже челядь трудно было держать и кормить, не говоря уже о
животных. Большинство друзей тети Питти, как и она сама, ходили теперь пешком.
Два-три фургона грузились у товарных вагонов; кроме них,
стояло несколько забрызганных грязью бричек с какими-то отпетыми парнями на
козлах, да еще карета и коляска, в которой сидела хорошо одетая женщина и
офицер-янки. При виде его мундира Скарлетт чуть не задохнулась: хотя тетя Питти
писала, что в Атланте стоит гарнизон и на улицах полно солдат, вид синего
мундира несказанно поразил и испугал Скарлетт. Ей вдруг показалось, что все еще
идет война и что этот человек сейчас накинется на нее, ограбит, оскорбит.
Народу на платформе почти не было, и Скарлетт вспоминалось
то утро в 1862 году, когда она, юная вдова, приехала в Атланту, вся в черном
крепе, злясь на себя за нудный траур. Перед ней словно ожил тот день: шумная
толпа, фургоны, коляски, санитарные повозки, кучера ругаются, кричат, знакомые
окликают друг друга. Она вздохнула с тоской: где оно, то веселое возбуждение,
которое царило в первые дни войны; подумала о том, какой путь предстоит ей
проделать до дома тети Питти пешком, и снова вздохнула. Правда, она надеялась,
что на Персиковой улице встретит кого-нибудь из знакомых, кто подвезет их с
Мамушкой.
Пока она стояла так, озираясь по сторонам, светлокожий негр
средних лет, сидевший на козлах кареты, подъехал к ней и, перегнувшись,
спросил:
— Коляску, леди? Два куска — отвезу куда хотите в
Тланте. Мамушка бросила на него испепеляющий взгляд.
— Наемный экипаж?! — возмутилась она. — Да ты
что, ниггер, не видишь, кто мы?
Мамушка, конечно, была из деревни, но, во-первых, она не
всегда жила в деревне, а во-вторых, знала, что ни одна добродетельная женщина
никогда не поедет в наемном экипаже, тем более в карете без сопровождающего
родственника-мужчины. Даже присутствие прислуги-негритянки не могло спасти
положения. И Мамушка свирепо посмотрела на Скарлетт, которая явно колебалась, с
вожделением глядя на карету.
— Пошли отсюда, мисс Скарлетт! Наемный экипаж, да еще
вольный ниггер! Нечего сказать, — хорошо мы будем выглядеть.
— Никакой я не вольный ниггер, — возмутился
кучер. — Я человек старой мисс Тэлбет, и карета эта ее, а езжу я в ней,
чтоб для нас заработать.
— Это что еще за мисс Тэлбет?
— Мисс Сьюзен Тэлбет из Милледжвилла. Мы все сюда
перебрались, как старого хозяина убили.
— Вы ее знаете, мисс Скарлетт?
— Нет, — с сожалением отозвалась Скарлетт. —
Я очень мало кого знаю из Милледжвилла.
— Тогда мы пойдем пешком, — решительно заявила
Мамушка, — Езжай, ниггер, езжай.
Она подхватила саквояж, в котором хранилось новое бархатное
платье Скарлетт, ее чепец и ночная рубашка, сунула под мышку аккуратный узелок
с собственными пожитками и повела Скарлетт по мокрой угольной пыли, устилавшей
площадь. Скарлетт, хоть и предпочла бы ехать в экипаже, не стала спорить с
Мамушкой, так как не хотела вызывать ее недовольства. Со вчерашнего дня, когда
Мамушка застала свою любимицу в гостиной с бархатными портьерами в руках, из
глаз ее не исчезало настороженное выражение, которое было совсем не по душе
Скарлетт. Нелегко будет укрыться от ее бдительного ока, и Скарлетт решила до
поры до времени без крайней надобности не подогревать боевого духа Мамушки.
