— Останутся, если они сумеют их удержать. Но я очень
сомневаюсь, чтобы кому-либо из них удалось больше пяти лет удержать деньги,
если они будут так их тратить. Легко досталось — легко и спускается. Их деньги
никогда не принесут им счастья. Как и мои деньги — тебе. Они же не сделали из
тебя скаковой лошади, мой прелестнейший мул, не так ли?
Ссора, последовавшая за этими словами, длилась не один день.
Скарлетт четыре дня дулась и своим молчанием явно намекала на то, что Ретт
должен перед ней извиниться, а он взял и отбыл в Новый Орлеан, прихватив с
собой Уэйда, несмотря на все возражения Мамушки, и пробыл там, пока приступ
раздражения у Скарлетт не прошел. Она надолго запомнила то, что не сумела
заставить его приползти к ней.
Однако когда он вернулся из Нового Орлеана как ни в чем не
бывало, спокойный и уравновешенный, она постаралась подавить в себе злость и
отодвинуть подальше все мысли об отмщении, решив, что подумает об этом потом.
Ей не хотелось сейчас забивать себе голову чем-то неприятным. Хотелось
радоваться в предвкушении первого приема в новом доме. Она собиралась дать
большой бал — от зари до зари: уставить зимний сад пальмами, пригласить
оркестр, веранды превратить в шатры и угостить таким ужином, при одной мысли о
котором у нее текли слюнки. Она намеревалась пригласить на этот прием всех,
кого знала в Атланте, — и всех своих старых друзей, и всех новых, и
прелестных людей, с которыми познакомилась уже после возвращения из свадебного
путешествия. Волнение, связанное с предстоящим приемом, изгнало из ее памяти колкости
Ретта, и она была счастлива — счастлива, как никогда на протяжении многих лет.
Ах, какое это удовольствие — быть богатой! Устраивать приемы
— не считать денег! Покупать самую дорогую мебель, и одежду, и еду — и не
думать о счетах! До чего приятно отправлять чеки тете Полин и тете Евлалии в
Чарльстон и Уиллу в Тару! Ах, до чего же завистливы и глупы люди, которые
твердят, что деньги — это еще не все! И как не прав Ретт, утверждая, что деньги
нисколько ее не изменили!
Скарлетт разослала приглашения всем своим друзьям и
знакомым, старым и новым, даже тем, кого она не любила. Не исключила она и
миссис Мерриуэзер, хотя та держалась весьма неучтиво, когда явилась к ней с
визитом в отель «Нейшнл»; не исключила и миссис Элсинг, хотя та была с ней
предельно холодна. Пригласила Скарлетт и миссис Мид с миссис Уайтинг, зная, что
они не любят ее и она поставит их в сложное положение: ведь надеть-то им на
столь изысканный вечер будет нечего. Дело в том, что новоселье у Скарлетт, или
«толкучка», как это было модно тогда называть — полуприем-полубал, —
намного превосходило все светские развлечения, когда-либо виденные в Атланте.
В тот вечер и в доме и на верандах, над которыми натянули
полотно, полно было гостей — они пили ее пунш из шампанского, и поглощали ее
пирожки и устрицы под майонезом, и танцевали под музыку оркестра, тщательно
замаскированного пальмами и каучуковыми деревьями. Но не было здесь тех, кого
Ретт называл «старой гвардией», никого, кроме Мелани и Эшли, тети Питти и дяди
Генри, доктора Мида с супругой и дедушки Мерриуэзера.
Многие из «старой гвардии» решили было пойти на «толкучку»,
хоть им и не очень хотелось. Одни приняли приглашение из уважения к Мелани,
другие — потому что считали себя обязанными Ретту жизнью, своей собственной или
жизнью своих близких. Но за два дня до приема по Атланте прошел слух, что к
Скарлетт приглашен губернатор Баллок. И «старая гвардия» тотчас поспешила
высказать свое порицание: на Скарлетт посыпались карточки с выражением
сожаления и вежливым отказом присутствовать на празднестве. А небольшая группа
старых друзей, которые все же пришли, тотчас отбыла, весьма решительно, хоть и
смущенно, как только губернатор вступил в дом.
Скарлетт была столь поражена и взбешена этими оскорблениями,
что праздник уже нисколько не радовал ее. Эту изысканную «толкучку» она с такой
любовью продумала, а старых друзей, которые могли бы оценить прием, пришло
совсем мало, и ни одного не пришло старого врага! Когда последний гость отбыл
на заре домой, она бы, наверное, закричала и заплакала, если бы не боялась, что
Ретт разразится хохотом, если бы не боялась прочесть в его смеющихся черных
глазах: «А ведь я тебе говорил», пусть даже он бы и не произнес ни слова
Поэтому она кое-как подавила гнев и изобразила безразличие Она позволила себе
взорваться лишь на другое утро при Мелани.
— Ты оскорбила меня, Мелли Уилкс, и сделала так, что
Эшли и все другие оскорбили меня! Ты же знаешь, они никогда не ушли бы так рано
домой, если бы не ты А я все видела! Я как раз вела к тебе губернатора Баллока,
когда ты, точно заяц, кинулась вон из дома!
— Я не верила.., я просто не могла поверить, что он
будет у тебя, — с удрученным видом проговорила Мелани. — Хотя все
вокруг говорили…
— Все? Так, значит, все мололи языком и судачили обо
мне? — с яростью воскликнула Скарлетт. — Ты, что же, хочешь сказать,
что если б знала, что губернатор будет у меня, ты бы тоже не пришла?
— Да, — тихо произнесла Мелани, глядя в
пол. — Дорогая моя, я просто не могла бы прийти.
— Чтоб им сгореть! Значит, ты тоже оскорбила бы меня,
как все прочие?
— О, не порицай меня! — воскликнула Мелли с
искренним огорчением. — Я вовсе не хотела тебя оскорбить. Ты мне все равно
как сестра, дорогая моя, ты же вдова моего Чарли, и я…
Она робко положила руку на плечо Скарлетт, но Скарлетт
сбросила ее, от души жалея, что не может наорать на Мелли, как в свое время
орал во гневе Джералд. А Мелани спокойно выдержала ее гнев. Распрямив худенькие
плечики, она смотрела в сверкающие зеленые глаза Скарлетт, и, по мере того как
бежали секунды, она все больше преисполнялась чувства собственного достоинства,
столь не вязавшегося с ее по-детски наивным личиком и детской фигуркой.
— Мне очень жаль, если я обидела тебя, моя дорогая, но
я не считаю возможным встречаться ни с губернатором Баллоком, ни с кем-либо из
республиканцев или этих подлипал. Я не стану встречаться с ними ни в твоем
доме, ни в чьем-либо другом. Нет, даже если бы мне пришлось.., пришлось… —
Мелани отчаянно подыскивала самое сильное слово, — …даже если бы мне
пришлось проявить грубость.
— Ты что, осуждаешь моих друзей?
— Нет, дорогая, но это твои друзья, а не мои.
— Значит, ты осуждаешь меня за то, что я пригласила к
себе в дом губернатора?
Хоть и загнанная в угол, Мелани твердо встретила взгляд
Скарлетт.
— Дорогая моя, все, что ты делаешь, ты делаешь всегда с
достаточно вескими основаниями, и я люблю тебя и верю тебе, и не мне тебя
осуждать. Да и никому другому я не позволю осуждать тебя при мне. Но,
Скарлетт! — Слова внезапно вырвались стремительным потоком, подгоняя друг
друга, — резкие слова, а в тихом голосе зазвучала неукротимая
ненависть. — Неужели ты можешь забыть, сколько горя эти люди причинили
нам? Неужели можешь забыть, что дорогой наш Чарли мертв, а у Эшли подорвано
здоровье и Двенадцать Дубов сожжены? Ах, Скарлетт, ты же не можешь забыть того
ужасного человека со шкатулкой твоей матушки в руках, которого ты тогда
застрелила! Ты не можешь забыть солдат Шермана в Таре и как они грабили —
украли даже твое белье! И хотели все сжечь и даже забрать саблю моего отца! Ах,
Скарлетт, ведь это же люди, которые грабили нас, и мучили, и морили голодом, а
ты пригласила их на свой прием! Тех самых, что грабят нас, не дают нашим
мужчинам голосовать и теперь поставили чернокожих командовать нами! Я не могу
это забыть. И не забуду. И не позволю, чтобы мой Бо забыл. Я и внукам моим
внушу ненависть к этим людям — и детям моих внуков, если господь позволит,
чтобы я столько прожила! Да как же можешь ты, Скарлетт, такое забыть?!
