— Дорогая моя невинность! Конечно. Удивительно уже то,
что я воздерживался от этого так долго. Я никогда не считал супружескую
верность добродетелью.
— Я на ночь буду запирать свою дверь!
— К чему утруждать себя? Если я захочу тебя, никакой
замок меня не удержит.
Он повернулся с таким видом, точно считал разговор
оконченным, и вышел ил комнаты. Скарлетт слышала, как он вошел в детскую, где
дети бурно приветствовали его. Она села. Вот она и добилась своего. Этого
хотела она, и этого хотел Эшли. Но она не чувствовала себя счастливой. Гордость
ее была задета: ее оскорбляла самая мысль, что Ретт отнесся так легко к ее
словам, что он вовсе не жаждет обладать ею, что он ее равняет с другими
женщинами в других постелях.
Ей очень хотелось придумать какой-то способ деликатно
намекнуть Эшли, что она и Ретт физически больше не муж и жена. Но Скарлетт
понимала, что это невозможно. Она заварила какую-то чудовищную кашу и уже
отчасти жалела о своих словах. Ей будет недоставать долгих забавных разговоров
с Реттом в постели, когда кончик его сигары светился в темноте. Ей будет
недоставать его объятий, когда она пробуждалась в ужасе от кошмарных снов, а ей
ведь не раз снилось, что она бежит сквозь холодный густой туман. Внезапно
почувствовав себя глубоко несчастной, она уткнулась головой в подлокотник
кресла и расплакалась.
Глава 52
Как-то раз дождливым днем, когда Бонни только что исполнился
годик, Уэйд уныло бродил по гостиной, время от времени подходя к окошку и
прижимаясь носом к стеклу, исполосованному дождем. Мальчик был худенький,
хрупкий, маленький для своих восьми лет, застенчивый и тихий — рта не раскроет,
пока его не спросят. Ему было скучно, и он явно не знал, чем заняться, ибо Элла
возилась в углу с куклами, Скарлетт сидела у секретера и, что-то бормоча себе
под нос, подсчитывала длинную колонку цифр, а Ретт, лежа на полу возле Бонни,
развлекал ее, раскачивая часы на цепочке, но так, чтобы она не могла до них
дотянуться.
Уэйд взял было несколько книг, потом с грохотом уронил их и
глубоко вздохнул.
— О господи, Уэйд! — раздраженно воскликнула,
поворачиваясь к нему, Скарлетт. — Пошел бы куда-нибудь поиграл.
— Не могу. На дворе дождик.
— В самом деле? Я не заметила. Ну, займись чем-нибудь.
Ты действуешь мне на нервы, когда вертишься без толку. Пойди скажи Порку, чтобы
он запряг карету и отвез тебя к Бо поиграть.
— Он же не дома, — вздохнул Уэйд. — Он на дне
рождения у Рауля Пикара.
Рауль, сынишка Мейбелл и Репе Пикара, был, по мнению
Скарлетт, преотвратительным существом, больше похожим на обезьяну, чем на
ребенка.
— Ну, можешь поехать к кому хочешь. Пойди скажи Порку.
— Никого нет дома, — возразил Уэйд. — Все на
дне рождения. Хотя к слову «все» и не было прибавлено: «кроме меня», однако эти
слова повисли в воздухе, но Скарлетт, вся ушедшая в свои подсчеты, не обратила
на это внимания.
Ретт же приподнялся и спросил:
— А ты почему не на дне рождения, сынок? Уэйд подошел к
нему совсем близко и остановился, шаркая ногой по ковру. Вид у него был глубоко
несчастный.
— Меня не пригласили, сэр.
Ретт отдал Бонни часы на растерзание и легко вскочил на
ноги.
— Да бросьте вы эти проклятые цифры, Скарлетт. Почему
Уэйда не пригласили на день рождения?
— Ах, ради всего святого, Ретт! Оставьте меня сейчас в
покос. У Эшли тут такая неразбериха в цифрах… А-а, вы про день рождения? Что ж,
тут нет ничего необычного в том, что Уэйда не пригласили, да к тому же я все
равно не пустила бы его. Не забудьте, что Рауль — внук миссис Мерриуэзер, а
миссис Мерриуэзер скорее впустит вольного негра в свою драгоценную гостиную,
чем кого-либо из нас.
Ретт, задумчиво наблюдавший за лицом Уэйда, увидел, как тот
сморщился.
— Пойди-ка сюда, сынок, — сказал он, привлекая к
себе мальчика. — А тебе хочется быть на этом дне рождения?
— Нет, сэр, — храбро ответил Уэйд, но глаза
опустил.
— М-м… Скажи-ка мне, Уэйд, а ты бываешь на дне рождения
у Джо Уайтинга или Фрэнка Боннелла.., или у кого-нибудь из твоих приятелей?
— Нет, сэр. Меня очень редко приглашают.
— Ты лжешь, Уэйд! — воскликнула, оборачиваясь,
Скарлетт. — Ты же на прошлой неделе был на трех детских праздниках у
Бартов, у Гелертов и Хандонов. — Более отборную коллекцию мулов в
лошадиной сбруе трудно себе представить, — заметил Ретт, с легкой издевкой
растягивая слова. — И ты хорошо провел время на этих праздниках? Ну,
говори же.
— Нет, сэр.
— А почему нет?
— Я.., я не знаю, сэр. Мамушка.., она говорит, что все
это белая рвань.
— Я с Мамушки шкуру спущу — сию же минуту! —
воскликнула, вскакивая, Скарлетт. — А ты, Уэйд, если будешь так говорить о
друзьях своей мамы…
— Мальчик верно говорит, как и Мамушка, — сказал
Ретт. — Но где же вам знать правду, если вы отворачиваетесь от нее… А ты,
сынок, не волнуйся. Можешь больше не ходить на праздники, если тебе не хочется.
Вот, — добавил он, вытаскивая из кармана банкноту, — скажи Порку,
чтобы запряг карету и повозил тебя по городу. Купи себе чего-нибудь сладкого —
да побольше, чтоб разболелся живот.
Лицо Уэйда расцвело в улыбке. Он сунул в карман бумажку и с
тревогой посмотрел на мать — одобрит ли она такую затею. Но Скарлетт, сдвинув
брови, глядела на Ретта. Он поднял с пола Бонни и прижал к себе — крошечное
личико уткнулось ому в щеку. Скарлетт не могла понять, о чем он думает, но в
глазах увидела что-то похожее на страх — страх и чувство вины.
Приободренный щедростью отчима, Уэйд застенчиво подошел к
нему.
— Дядя Ретт, а можно мне у вас что-то спросить?
— Конечно — Лицо у Ретта было напряженное,
отсутствующее, он крепче прижал к себе головку Бонни. — О чем же ты хочешь
спросить меня, Уэйд?
— Дядя Ретт, вы.., а вы воевали?
Взгляд Ретта мгновенно обратился на мальчика — глаза
смотрели пронзительно, но голос, задавший вопрос, звучал небрежно:
— А почему ты спрашиваешь, сынок?
— Да вот Джо Уайтинг говорит — вы не воевали, и Франк
Боннелл тоже.
— А-а, — проронил Ретт, — а ты им что сказал?
Уэйд стоял с несчастным видом.
— Я., я сказал.., я говорю, что не знаю. — И на
одном дыхании выпалил: — Но мне все равно, воевали вы или нет. Я поколотил их.
А вы были на войне, дядя Ретт?
