Это вызвало великое ликование в банде, державшей Джорджию за
горло. Началась настоящая оргия хищений и холодно-циничного, беззастенчивого
воровства на высоких постах, которое больно было наблюдать. Все протесты и
попытки сопротивляться кончались крахом, так как правительство штата подпирали
штыки армии Соединенных Штатов. Атланта проклинала Баллока, его подлипал и всех
республиканцев вообще, равно как и тех, кто был с ними связан. А Ретт был с
ними связан. Он действовал с ними заодно — так говорили все вокруг — и
участвовал во всех их начинаниях. Теперь же он решительно повернулся и вместо
того, чтобы плыть по течению в потоке, который еще недавно нес его вперед, изо
всех сил поплыл в противоположном направлении.
Он повел свою кампанию медленно, исподволь, чтобы не вызвать
подозрений в Атланте своим превращением за одну ночь из леопарда в лань. Он
стал теперь избегать своих подозрительных дружков — никто больше не видел его в
обществе офицеров-янки, подлипал и республиканцев. Он стал посещать сборища
демократов и демонстративно голосовал за них. Он перестал играть в карты на
большие ставки и относительно мало пил. Если он и заходил к Красотке Уотлинг,
то вечером и исподтишка, как большинство уважаемых горожан, а не днем, оставив
для всеобщего обозрения свою лошадь у коновязи возле ее дома.
И прихожане епископальной церкви чуть не упали со своих
скамей, когда он, осторожно ступая и ведя за руку Уэйда, вошел в храм. Немало
удивило прихожан и появление Уэйда, ибо они считали мальчика католиком. Во
всяком случае, Скарлетт-то ведь была католичкой. Или считалась таковой. Правда,
она уже многие годы не бывала в церкви, религиозность слетела с нее, как и
многое другое, чему учила ее Эллин. По мнению всех, Скарлетт пренебрегала
религиозным воспитанием мальчика, и тем выше в глазах «старой гвардии» поднялся
Ретт, когда он решил исправить дело и Привел мальчика в церковь — пусть в
епископальную вместо католической.
Ретт умел держаться серьезно и бывал обаятелен, если
задавался целью не распускать язык и гасить лукавый блеск в черных глазах.
Многие годы он не считал нужным это делать, но сейчас надел на себя маску
серьезности и обаяния, как стал надевать жилеты более темных тонов. И добиться
благорасположения тех, кто был обязан ему жизнью, не составило особого труда.
Они бы уже давно проявили к нему дружелюбие, не поведи себя Ретт так, будто оно
мало значит для него. А теперь Хью Элсинг, Рене, Симмонсы, Энди Боннелл и
другие вдруг обнаружили, что Ретт человек приятный, не любящий выдвигать себя
на передний план и смущающийся, когда при нем говорят, сколь многим ему
обязаны.
— Пустяки! — возражал он. — Вы бы все на моем
месте поступили точно так же.
Он пожертвовал кругленькую сумму в фонд обновления
епископальной церкви и сделал весомый — но в меру весомый — дар Ассоциации по
благоустройству могил наших доблестных воинов. Он специально отыскал миссис
Элсинг, которой и вручил свой дар, смущено попросив, чтобы она держала его
пожертвование в тайне, и прекрасно зная, что тем лишь подстегивает ее желание всем
об этом рассказать. Миссис Элсинг очень не хотелось брать у него деньги —
«деньги спекулянта», — но Ассоциация так нуждалась в средствах.
— Не понимаю, с чего это вы вдруг решили сделать нам
пожертвование, — колко заметила она.
И когда Ретт сообщил ей с приличествующей случаю скорбной
миной, что его побудила к этому память о бывших товарищах по оружию, больших
храбрецах, чем он, но менее удачливых и потому лежащих сейчас в безымянных
могилах, аристократическая челюсть миссис Элсинг отвисла. Долли Мерриуэзер
говорила ей со слов Скарлетт, что капитан Батлер якобы служил в армии, но она,
конечно, этому не поверила. Никто не верил.
— Вы служили в армии? А в какой роте.., в каком полку?
Ретт назвал.
— Ах, в артиллерии! Все мои знакомые были либо в
кавалерии, либо в пехоте. А, ну тогда понятно… — Она в замешательстве умолкла,
ожидая увидеть ехидную усмешку в его глазах. Но он смотрел вниз и играл
цепочкой от часов. — Я бы с превеликой радостью пошел в пехоту, —
сказал он, делая вид, будто не понял ее намека. — Но когда узнали, что я
учился в Вест-Пойнте — хотя, миссис Элсинг, из-за одной мальчишеской выходки я
и не окончил академии, — меня поставили в артиллерию, в настоящую
артиллерию, а не к ополченцам. Во время последней кампании нужны были люди,
знающие дело. Вам ведь известно, какие огромные мы понесли потери, сколько
артиллеристов было убито. Я в артиллерии чувствовал себя одиноко. Ни единого
знакомого человека. По-моему, за всю службу я не встретил никого из Атланты.
— М-да! — смущенно протянула миссис Элсинг. Если
он служил в армии, значит, она вела себя недостойно. Она ведь не раз резко
высказывалась о его трусости и теперь, вспомнив об этих своих высказываниях,
почувствовала себя виноватой. — М-да! А почему же вы никогда никому не
рассказывали о своей службе в армии? Можно подумать, что вы стесняетесь этого.
Ретт посмотрел ей прямо в глаза — лицо его оставалось
бесстрастным.
— Миссис Элсинг, — внушительно заявил он, —
прошу вас поверить мне: я горжусь своей службой Конфедерации, как ничем, что
когда-либо совершал или еще совершу. У меня такое чувство.., такое чувство…
— Тогда почему же вы все это скрывали?
— Как-то стыдно мне было говорить об этом в свете.., в
свете некоторых моих тогдашних поступков. Миссис Элсинг сообщила миссис
Мерриуэзер о полученном даре и о разговоре во всех его подробностях.
— И даю слово, Долли, он сказал, что ему стыдно, со
слезами на глазах! Да, да, со слезами! Я сама чуть не расплакалась.
— Сущий вздор! — не поверив ни единому ее слову,
воскликнула миссис Мерриуэзер. — Не верю я, чтобы слезы появились у него
на глазах, как не верю и тому, что он был в армии. И все это я очень быстро
выясню. Если он был в том артиллерийском полку, я доберусь до правды, потому
что полковник Карлтон, который им командовал, женат на дочери одной из сестер
моего деда, и я ему напишу.
Она написала полковнику Карлтону и была совершенно сражена,
получив ответ, где весьма недвусмысленно и высоко оценивалась служба Ретта:
прирожденный артиллерист, храбрый воин, настоящий джентльмен, который все
выносит без жалоб, и к тому же человек скромный, даже отказавшийся от
офицерского звания, когда ему его предложили.
— Ну и ну! — произнесла миссис Мерриуэзер,
показывая письмо миссис Элсинг. — В себя не могу прийти от удивления!
Возможно, мы и в самом деле не правы были, считая, что он не служил в армии.
Возможно, нам следовало поверить Скарлетт и Мелани, которые говорили ведь, что
он записался в армию в день падения Атланты. Но все равно он подлипала и
мерзавец, и я его не люблю!
— А мне вот думается, — сказала неуверенно миссис
Элсинг, — мне думается, что не такой уж он и плохой. Не может человек,
сражавшийся за Конфедерацию, быть совсем, плохим. Это Скарлетт плохая. Знаете,
Долли, мне в самом деле кажется, что он.., ну, словом, что он стыдится
Скарлетт, но, будучи джентльменом, не показывает этого.
