— Вам хочется всего лишь остаться самим собой? —
немного печально рассмеялась она. — Моей большой бедой было то, что я
никогда не была сама собою! А чего я хочу добиться — что ж, по-моему, я этого
уже добилась. Мне хотелось быть богатой, чувствовать уверенность в завтрашнем
дне и…
— Но, Скарлетт, неужели вам никогда не приходило в
голову, что мне безразлично, богат я или нет?
Нет, ей никогда не приходило в голову, что есть люди,
которые не хотят быть богатыми.
— Тогда чего же вы хотите?
— Сейчас — не знаю. Когда-то знал, но уже почти забыл.
Главным образом — чтобы меня оставили в покое, чтобы меня не донимали люди,
которых я не люблю, чтобы меня не заставляли делать то, чего мне не хочется.
Пожалуй.., мне хотелось бы, чтобы вернулись былые дни, а они никогда не
вернутся, меня же все время преследуют воспоминания о них и о том, как вокруг
меня рухнул мир.
Скарлетт с решительным видом сжала губы. Она прекрасно
понимала, о чем он говорил. Само звучание его голоса вызывало к жизни те
далекие времена, рождало ноющую боль в сердце. Но с того дня, когда она в
отчаянии кинулась на землю в огороде в Двенадцати Дубах и сказала себе: «Я не
буду оглядываться назад», она запретила себе думать о прошлом.
— А мне больше нравится сегодняшняя жизнь, —
сказала Скарлетт. Но произнесла она это, не глядя на Эшли. — Сейчас
столько всего интересного — приемы, разные торжества. Все так пышно. А раньше
было так уныло. — (О, эти лениво-неспешные дни и тихие теплые сельские
сумерки! Приглушенный женский смех в службах! Какой золотисто-теплой была тогда
жизнь, как грела спокойная уверенность, что и завтра будет так же! Да разве
можно все это зачеркнуть?) — Мне, право, больше нравится сегодняшняя
жизнь, — повторила она, но голос ее при этом дрогнул.
Эшли соскользнул со стола и недоверчиво рассмеялся. Взяв
Скарлетт за подбородок, он приподнял ее лицо.
— Ах, Скарлетт, как же вы не умеете лгать! Да, конечно,
жизнь стала более пышной — в определенном смысле. В том-то вся и беда. В
прошлом не было пышности, но дни тогда были окрашены очарованием, они имели
свою прелесть, свою медлительную красоту.
Раздираемая противоречивыми чувствами, она опустила глаза.
Звук его голоса, прикосновение его руки мягко открывали двери, которые она для
себя навсегда заперла. За этими дверями лежала красота былых дней, и грусть и
тоска по ним наполнили ее душу. Но Скарлетт знала, что сколько бы красоты ни
таилось в прошлом, она в прошлом и должна остаться. Человек не может двигаться
вперед, если душу его разъедает боль воспоминаний.
Эшли выпустил ее подбородок, взял ее руку в свои ладони и
нежно сжал.
— Помните… — сказал он, и в ее мозгу тотчас
Предупреждающе зазвенело: «Не оглядывайся назад! Не оглядывайся!» Но она не
обратила на это внимания, увлекаемая волной счастья. Наконец-то она понимала
его, наконец-то они одинаково мыслили. Это мгновение было слишком бесценно —
нельзя его потерять, какую бы оно ни повлекло за собой боль.
— Помните… — повторил он, и от звука его голоса, словно
по волшебству, рухнули голые стены конторы и все эти годы куда-то ушли, и они,
Скарлетт и Эшли, снова ехали верхом по сельским проселкам той далекой, давно
минувшей весной. Он все говорил и крепче сжимал ее руку, и в голосе его звучала
грусть и колдовские чары старых, полузабытых песен. Скарлетт слышала веселое
позвякиванье уздечки, когда они ехали под кизиловыми деревьями на пикник к
Тарлтонам, слышала свой беззаботный смех, видела, как солнце блестит на
золотистых, отливающих серебром волосах Эшли, любовалась горделивой грацией, с
какой он сидит в седле. В голосе его звучала музыка — музыка скрипок и банджо;
под эти звуки они танцевали тогда в белом доме, которого больше нет. Где-то
вдали, в темных болотах, кричали опоссумы под холодной осенней луной, а на
рождество от чаш, увитых остролистом, пахло ромовым пуншем, и кругом сияли улыбками
лица черных слуг и белых господ. И друзья былых дней, смеясь, вдруг собрались
вокруг, словно и не лежали в могилах уже многие годы: длинноногие рыжеволосые
Стюарт и Брент с их вечными остротами; Том и Бойд, похожие на молодых,
необузданных коней; черноглазый пылкий Джо Фонтейн, Кэйд и Рейфорд Калверты,
двигавшиеся с такой ленивой грацией. Были тут и Джон Уилкс, и Джералд,
раскрасневшийся от коньяка; и шорох юбок и аромат Эллин. И над всем этим царило
чувство уверенности, сознание, что завтрашний день может быть лишь таким же
счастливым, как сегодняшний.
Эшли умолк, и они долго смотрели друг другу в глаза, и между
ними лежала навсегда утраченная золотая юность, которую они в свое время так
бездумно провели.
«Теперь я знаю, почему ты не можешь быть счастливым, —
с грустью подумала она. — Раньше я этого не понимала. Не понимала я раньше
и того, почему сама не моту быть счастлива. Но.., впрочем, почему это мы
говорим, будто два старика! — подумала она с тоской и удивлением. —
Два старика, которые оглядываются на то, что было пятьдесят лет назад. А мы не
такие уж старые! Просто столько всего произошло за это время. Все так
изменилось, точно пролетело пятьдесят лет. Но мы же не такие ведь старые!»
Однако взглянув на Эшли, она поняла, что он уже не тот молодой и блестящий
юноша, каким был когда-то. Он стоял, нагнув голову, и отсутствующим взглядом
смотрел на ее руку, которую продолжал держать в ладонях, и Скарлетт увидела,
что его некогда золотистые волосы стали серыми, серебристо-серыми, как лунный
свет на недвижной воде. И все сияние, вся красота апрельского дня вдруг исчезла
— она перестала их ощущать, — и грустная сладость воспоминаний опалила
горечью.
«Не надо было мне поддаваться ему — дать увлечь меня в
прошлое, — в отчаянии подумала она. — Я была права, сказав тогда, что
никогда не буду оглядываться. Слишком это больно, слишком терзает сердце, так
что потом ты уже ни на что не способен — все и будешь смотреть назад. Вот в чем
беда Эшли. Он не может больше смотреть вперед. Он не видит настоящего, он
боится будущего и потому все время оглядывается назад. Я прежде этого не
понимала. Я не понимала Эшли. Ах, Эшли, дорогой мой, не надо оглядываться
назад! Какой от этого прок? Не следовало мне допускать этого разговора о
прошлом. Вот что получается, когда оглядываешься назад — на то время, когда ты
был счастлив, — одна боль, душевная мука и досада».
Она поднялась, не отнимая у него руки. Надо ехать. Не может
она больше здесь оставаться, думать о былом и видеть его лицо, усталое,
грустное и такое замкнутое.
— Мы прошли длинный путь с той поры, Эшли, —
сказала она, стараясь, чтобы голос звучал твердо, и пытаясь проглотить стоявший
в горле комок. — Прекрасные у нас тогда были представления обо всем,
верно? — И вдруг у нее вырвалось: — Ах, Эшли, все получилось совсем не так,
как мы ждали.
— Так было и будет, — сказал он. — Жизнь не
обязана давать нам то, чего мы ждем. Надо брать то, что она дает, и быть
благодарным уже за то, что это так, а не хуже.
