Прошло много времени; наконец он постучал к ней в дверь, и
она сказала, стараясь голосом не выдать волнения:
— Войдите.
— Неужели меня приглашают в святилище? — спросил
он, открывая дверь. Было темно, и Скарлетт не могла видеть его лицо. Не могла
она ничего понять и по его тону. Он вошел и закрыл за собой дверь, — Вы
готовы идти на прием?
— Мне очень жаль, но у меня болит голова, — Как
странно, что голос у нее звучит вполне естественно! Благодарение богу, в
комнате темно! — Не думаю, чтобы я смогла пойти. А вы, Ретт, идите, и
передайте Мелани мои сожаления.
Долго длилось молчание, наконец в темноте протяжно
прозвучали язвительные слова:
— Какая же вы малодушная трусливая сучка. Он знает!
Скарлетт лежала и тряслась, не в силах произнести ни слова. Она услышала, как
он что-то ищет в темноте, чиркнула спичка, и комната озарилась светом. Ретт
подошел к кровати и посмотрел на нее. Она увидела, что он во фраке.
— Вставайте, — сказал он ровным голосом. — Мы
идем на прием. И извольте поторопиться.
— Ох, Ретт, я не могу. Видите ли…
— Я все вижу. Вставайте.
— Ретт, неужели Арчи посмел…
— Арчи посмел. Он очень храбрый человек, этот Арчи.
— Вам следовало пристрелить его, чтоб он не врал…
— Такая уж у меня странная привычка: я не убиваю тех,
кто говорит правду. Сейчас не время для препирательств. Вставайте.
Она села, стянув на груди халат, внимательно глядя ему в
лицо. Смуглое лицо Ретта было бесстрастно.
— Я не пойду, Ретт. Я не могу, пока.., пока это
недоразумение не прояснится.
— Если вы не покажетесь сегодня вечером, то вы уже до
конца дней своих никогда и нигде не сможете в этом городе показаться. И если я
еще готов терпеть то, что у меня жена — проститутка, трусихи я не потерплю. Вы
пойдете сегодня на прием, даже если все, начиная с Алекса Стефенса и кончая
последним гостем, будут оскорблять вас, а миссис Уилкс потребует, чтобы мы
покинули ее дом.
— Ретт, позвольте, я все вам объясню.
— Я не желаю ничего слышать. И времени нет. Одевайтесь.
— Они неверно поняли — и Индия, и миссис Элсинг, и
Арчи. И потом, они все меня так ненавидят. Индия до того ненавидит меня, что
готова наговорить на собственного брата, лишь бы выставить меня в дурном свете.
Если бы вы только позволили мне объяснить…
«О, мать пресвятая богородица, — в отчаянии подумала
она, — а что, если он скажет: „Пожалуйста, объясните!“ Что я буду
говорить? Как я это объясню?» — Они, должно быть, всем наговорили кучу лжи. Не
могу я идти сегодня.
— Пойдете, — сказал он. — Вы пойдете, даже
если мне придется тащить вас за шею и при каждом шаге сапогом подталкивать под
ваш прелестный зад.
Глаза его холодно блестели. Рывком поставив Скарлетт на
ноги, он взял корсет и швырнул ей его.
— Надевайте. Я сам вас затяну. О да, я прекрасно знаю,
как затягивают. Нет, я не стану звать на помощь Мамушку, а то вы еще запрете
дверь и сядете тут, как последняя трусиха.
— Я не трусиха! — воскликнула она, от обиды
забывая о своем страхе.
— О, избавьте меня от необходимости слушать вашу сагу о
том, как вы пристрелили янки и выстояли перед всей армией Шермана. Все равно вы
трусиха. Так вот: если не ради себя самой, то ради Бонни вы пойдете сегодня на
прием. Да как вы можете так портить ее будущее?! Надевайте корсет, и быстро.
Она поспешно сбросила с себя халат и осталась в одной ночной
рубашке. Если бы он только взглянул на нее и увидел, какая она хорошенькая в
своей рубашке, быть может, это страшное выражение исчезло бы с его лица. Ведь,
в конце концов, он не видел ее в ночной рубашке так давно, бесконечно давно. Но
он не смотрел на нее. Он стоял лицом к шкафу и быстро перебирал ее платья.
Пошарив немного, он вытащил ее новое, нефритово-зеленое муаровое платье. Оно
было низко вырезано на груди; обтягивающая живот юбка лежала на турнюре пышными
складками, и на складках красовался большой букет бархатных роз.
— Наденьте вот это, — сказал он, бросив платье на
постель и направляясь к ней. — Сегодня никаких скромных, приличествующих
замужней даме серо-сиреневых тонов. Придется прибить флаг гвоздями к мачте,
иначе вы его живо спустите. И побольше румян. Уверен, что та женщина, которую
фарисеи застигли, когда она изменяла мужу, была далеко не такой бледной.
Повернитесь-ка.
Он взялся обеими руками за тесемки ее корсета и так их дернул,
что она закричала, испуганная, приниженная, смущенная столь непривычной
ситуацией.
— Больно, да? — Он отрывисто рассмеялся, но она не
видела его лица. — Жаль, что эта тесемка не на вашей шее.
Все комнаты в доме Мелани были ярко освещены, и звуки музыки
разносились далеко по улице. Когда коляска, в которой ехали Скарлетт и Ретт,
остановилась у крыльца, до них долетел многоголосый шум и приятно возбуждающий
гомон пирующих людей. В доме было полно гостей. Многие вышли на веранды, другие
сидели на скамьях в окутанном сумерками, увешанном фонариками саду.
«Не могу я туда войти… Не могу, — подумала Скарлетт,
сидя в коляске, комкая в руке носовой платок. — Не могу. Не пойду.
Выскочу сейчас и убегу куда глаза глядят, назад, домой, в
Тару. Зачем Ретт заставил меня приехать сюда? Как поведут себя люди? Как
поведет себя Мелани? Какой у нее будет вид? Ох, не могу я показаться ей на
глаза. Я сейчас сбегу».
Словно прочитав ее мысли, Ретт с такою силой схватил ее за
руку, что наверняка потом будет синяк, — схватил грубо, как чужой человек.
— Никогда еще не встречал трусов среди ирландцев. Где
же ваша знаменитая храбрость?
— Ретт, пожалуйста, отпустите меня домой, я все вам
объясню.
— У вас будет целая вечность для объяснений, но всего
одна ночь, чтобы выступить как мученица на арене. Вылезайте, моя дорогая, и я
посмотрю, как набросятся на вас львы. Вылезайте же.
Она не помнила, как прошла по аллее, опираясь на руку Ретта,
крепкую и твердую, как гранит, — рука эта придавала ей храбрости. Честное
слово, она может предстать перед ними всеми и предстанет. Ну, что они такое —
свора мяукающих, царапающихся кошек, завидующих ей! Она им всем покажет.
Плевать, что они о ней думают. Вот только Мелани.., только Мелани.
Они поднялись на крыльцо, и Ретт, держа в руке шляпу, уже
раскланивался направо и налево, голос его звучал мягко, спокойно. Когда они
вошли, музыка как раз умолкла, и в смятенном сознании Скарлетт гул толпы вдруг
возрос, обрушился на нее словно грохот прибоя и отступил, замирая, все дальше и
дальше. Неужели сейчас все набросятся на нее? Ну, чтоб вам всем пропасть —
попробуйте! Она вздернула подбородок, изобразила улыбку, прищурила глаза.
