— Не вижу оснований, почему бы вам не выпить на ночь,
даже если я плохо воспитан и сегодня явился ночевать домой, — сказал
он. — Налить?
— Я вовсе не собиралась пить, — сухо ответила
она. — Просто услышала шум и спустилась.
— Ничего вы не слышали. И не стали бы вы спускаться,
если б знали, что я дома. А я сидел здесь и слушал, как вы бегаете у себя по
комнате. Вам, видно, очень нужно выпить. Так выпейте.
— Я вовсе не…
Он взял графин и плеснул в рюмку коньяку, так что перелилось
через край.
— Держите, — сказал он, всовывая ей рюмку в
руку. — Вас всю трясет. Да перестаньте прикидываться. Я знаю, что вы
втихую пьете, и знаю сколько. Я уже давно собирался вам сказать, чтоб вы
перестали притворяться и пили в открытую, если вам охота. Вы что, думаете, меня
хоть сколько-нибудь занимает то, что вы пристрастились к коньячку?
Она взяла мокрую рюмку, честя его про себя на чем свет
стоит. Он читает ее мысли, как раскрытую книгу. Он всегда читал ее мысли, а как
раз от него-то она и хотела их скрыть.
— Пейте же, говорю вам.
Она подняла рюмку и резким движением руки, не сгибая
запястья, опрокинула содержимое себе в рот — совсем как это делал Джералд, когда
пил чистое виски, — опрокинула, не думая о том, каким привычным и
неженским выглядит этот жест. Ретт не преминул это отметить, и уголок его рта
пополз вниз.
— Присядьте, и давайте мило, по-домашнему поговорим об
изысканном приеме, на котором мы только что побывали.
— Вы пьяны, — холодно сказала она, — а я хочу
лечь.
— Я очень пьян и намерен надраться еще больше до конца
вечера. А вы никуда не пойдете и не ляжете — пока. Садитесь же.
Голос его звучал все так же подчеркнуто холодно и тягуче, но
она почувствовала за этими словами рвущуюся наружу ярость — ярость
безжалостную, как удар хлыста. Она колебалась, не зная, на что решиться, но он
уже стоял рядом и крепко схватил ее за руку, причинив ей боль. Он слегка
вывернул ей руку, и, вскрикнув от боли, Скарлетт поспешила сесть. Вот теперь ей
стало страшно — так страшно, как еще никогда в жизни. Когда он нагнулся к ней,
она увидела, что лицо у него темно-багровое, а глаза по-прежнему угрожающе
сверкают. И было что-то в их глубине, чего она прежде не видела, не могла
понять, что-то более сильное, чем гнев, более сильное, чем боль, владело им,
отчего глаза его сейчас горели красноватым огнем, как два раскаленных угля. Он
долго смотрел на нее — сверху вниз, — так долго, что, не в силах сохранить
вызывающий вид, она вынуждена была опустить глаза; тогда он тяжело рухнул в
кресло напротив нее и налил себе еще коньяку. Мозг Скарлетт лихорадочно
работал, придумывая систему обороны. Но пока Ретт не заговорит, ей ведь трудно
что-то сказать, ибо она в точности не знала, в чем он ее обвиняет.
Он медленно пил, наблюдая за ней поверх края рюмки, и она
вся напряглась, стараясь сдержать дрожь. Какое-то время лицо его оставалось
застывшим, потом он рассмеялся, продолжая на нее смотреть, и при звуке его
смеха ее снова затрясло.
— Забавная была комедия сегодня вечером, верно? Она
молчала, лишь поджала пальцы в свободных туфлях, надеясь, что, быть может, это
уймет ее дрожь.
— Прелестная комедия со всеми необходимыми действующими
лицами. Селяне, собравшиеся, чтобы закидать камнями падшую женщину; опозоренный
муж, поддерживающий свою жену, как и подобает джентльмену; опозоренная жена, в
порыве христианского милосердия широко раскинувшая крылья своей безупречной
репутации, чтобы все ими прикрыть. И любовник…
— Прошу вас.
— Не просите. Во всяком случае, сегодня. Слишком уж все
это занимательно. И любовник, выглядящий абсолютным идиотом и мечтающий уж
лучше умереть. Как вы чувствовали себя, моя дорогая, когда женщина, которую вы
ненавидите, стояла рядом с вами и прикрывала ваши грехи? Садитесь же.
Она села.
— Вы, я полагаю, едва ли больше ее за это полюбили? Вы
сейчас раздумываете, знает ли она все про вас и Эшли.., раздумываете, почему
она так поступила, если знает.., и, быть может, она это сделала только для
того, чтобы спасти собственное лицо. И вы считаете, что она дурочка, хотя это
спасло вашу шкуру. Тем не менее…
— Я не желаю больше слушать…
— Нет, вы меня выслушаете. И я скажу вам это, чтобы
избавить вас от лишних волнений. Мисс Мелли действительно дурочка, но не в том
смысле, как вы думаете. Ей, конечно же, кто-то все рассказал, но она этому не
поверила. Даже если бы она увидела своими глазами, все равно бы не поверила.
Слишком много в ней благородства, чтобы она могла поверить в отсутствие
благородства у тех, кого любит. Я не знаю, какую ложь сказал ей Эшли Уилкс..,
но любая самая неуклюжая ложь сойдет, ибо она любит Эшли и любит вас. Честно
говоря, не понимаю, почему она вас любит, но факт остается фактом. Так что
придется вам нести и этот крест.
— Если бы вы не были так пьяны и не вели себя так
оскорбительно, я бы все вам объяснила, — сказала Скарлетт, к которой в
какой-то мере вернулось самообладание. — Но сейчас…
— А меня не интересуют ваши объяснения. Я знаю правду
лучше, чем вы. Клянусь богом, если вы еще хоть раз встанете с этого стула…
Однако куда больше, чем сегодняшняя комедия, меня забавляет то, что вы из
высокоцеломудренных соображений отказывали мне в радостях супружеского ложа
из-за моих многочисленных грехов, а сами вожделели в душе Эшли Уилкса.
«Вожделели в душе» — хорошее выражение, верно? Сколько хороших выражений в этой
книжице, правда?
«Какой книжице? Какой?» — мысли ее метались, глупо,
бессмысленно, а глаза испуганно озирали комнату, машинально отмечая тусклый
блеск тяжелого серебра в неверном свете свечи, пугающую темноту в углах.
— Я был изгнан потому, что моя грубая страсть
оскорбляла ваши утонченные чувства.., и потому, что вы не хотели больше иметь
детей. Бог ты мой, до чего же мне было больно! Как меня это ранило! Что ж, я
ушел из дома, нашел себе милые утехи, а вас предоставил вашим утонченным
чувствам. Вы же все это время гонялись за многострадальным мистером Уилксом.
Ну, а он-то, черт бы его подрал, чего мучается? В мыслях не может сохранять
верность жене и не может физически быть ей неверным. Неужели нельзя на что-то
решиться — раз и навсегда? Вы бы не возражали рожать ему детей, верно.., и
выдавать их за моих?
Она с криком вскочила на ноги, но он мгновенно поднялся с
места и с легким смешком, от которого у Скарлетт кровь застыла в жилах, крепко
прижал ее плечи к спинке стула своими большими смуглыми руками и заставил снова
сесть.
— Посмотрите на мои руки, дорогая моя, — сказал
он, сгибая их перед ней и разгибая. — Я мог бы запросто разорвать вас на
куски и разорвал бы, лишь бы изгнать Эшли из ваших мыслей. Но это не поможет.
Значит, придется убрать его из ваших мыслей иначе. Вот я сейчас возьму этими
руками вашу голову и раздавлю как орех, так что никаких мыслей в ней не
останется.
