К такому шагу Скарлетт побуждала совесть, которая хоть и
долго молчала, но все еще способна была поднять голос, — совесть истинно
верующей католички. «Покайся в грехах своих и понеси наказание за них в горе и
смирении». Эллин сотни раз повторяла ей это, и сейчас, в критическую минуту,
религиозное воспитание Эллин дало себя знать. Она покается — да, покается во
всем, в каждом взгляде, в каждом слове, в тех немногих ласках, которые были
между ними, и тогда господь, возможно, облегчит ее муки и даст ей покой. А
наказанием ей послужит изменившееся лицо Мелани, на котором вместо любви и
доверия появятся ужас и отвращение. О, какое это будет тяжкое наказание, с
болью подумала Скарлетт, до конца жизни помнить лицо Мелани, знать, что Мелани
известно, какая она мелкая, низкая, двуличная и неверная, какая лгунья.
Когда-то мысль о том, чтобы швырнуть правду в лицо Мелани и
увидеть, как рухнет рай, в котором живет эта дурочка, опьяняла Скарлетт,
представлялась ей игрой, которая стоит свеч. Но сейчас, за один вечер, все
изменилось, и ей меньше всего хотелось так поступить. Почему — она и сама не
знала. Слишком много противоречивых мыслей теснилось в ее мозгу. И она не могла
разобраться в них. Понимала лишь, что страстно хочет, чтобы Мелани сохранила о
ней высокое мнение, так же как когда-то страстно хотела, чтобы мама считала ее
скромной, доброй, чистой. Понимала, что ей глубоко безразлично мнение всего
света, безразлично, что думают о ней Эшли или Ретт, а вот Мелани должна думать
о ней так же, как думала всегда.
Скарлетт боялась сказать Мелани правду, но сейчас в ней
заговорил инстинкт честности, который редко давал о себе знать, —
инстинкт, не позволявший рядиться в сотканную из лжи одежду перед женщиной,
которая встала на ее защиту. И она помчалась к Мелани, как только Ретт и Бонни
покинули дом.
Но при первых же словах, которые она, заикаясь, произнесла:
«Мелли, я должна все объяснить насчет того дня…», Мелани
повелительно остановила ее. И Скарлетт, со стыдом глядя в темные, сверкающие
любовью и возмущением глаза, почувствовала, как у нее захолонуло сердце, ибо
поняла, что никогда не узнает мира и покоя, следующих за признанием. Мелани раз
и навсегда отрезала ей этот путь своими словами. Скарлетт же, не слишком часто
мыслившая по-взрослому, понимала, что лишь чистый эгоизм побуждает ее излить
то, что так мучило ее. Это избавило бы ее от тягостного бремени и переложило бы
его на невинное и доверчивое существо. Но она была в долгу перед Мелани за
заступничество и оплатить этот долг могла лишь своим молчанием. А как жестоко
расплатилась бы она с Мелани, если бы сломала ей жизнь, сообщив, что муж был ей
неверен и любимая подруга принимала участие в измене!
«Не могу я ей этого сказать, — с огорчением подумала Скарлетт. —
Никогда не смогу, даже если совесть убьет меня». Ей почему-то вспомнились слова
пьяного Ретта: «…не может она поверить в отсутствие благородства у тех, кого
любит… Так что придется вам нести и этот крест».
Да, этот крест она будет нести до самой смерти — будет молча
терпеть свою муку, никому не скажет о том, как больно колет ее власяница стыда
при каждом нежном взгляде и жесте Мелани, будет вечно подавлять в себе желание
крикнуть: «Не будь такой доброй! Не сражайся за меня! Я этого недостойна!» «Если
бы ты не была такой дурочкой, такой милой доверчивой, простодушной дурочкой,
мне было бы легче, — в отчаянии думала она. — В своей жизни я несла
не один тяжкий груз, но этот будет самым тяжким и наиболее неприятным из всех,
какие когда-либо выпадали мне на долю».
Мелани сидела напротив нее в низком кресле, поставив ноги на
высокий пуфик, так что колени у нее торчали, как у ребенка, — она бы
никогда не приняла такой позы, если бы не забылась во гневе. В руке она держала
кружевное плетение и так стремительно двигала блестящей иглой, словно это была
рапира, которой она дралась на дуэли.
Будь Скарлетт в таком гневе, она бы топала ногами и орала,
как некогда Джералд, громко призывая бога стать свидетелем проклятого двоедушия
и подлости человеческой и клянясь так отомстить, что кровь будет стынуть в
жилах. А у Мелани лишь стремительное мелькание иглы да сдвинутые на переносице
тонкие брови указывали на то, что она вся кипит. Голос же ее звучал спокойно —
вот только она отрывистее обычного произносила слова. Однако эта энергичная
манера выражаться была чужда Мелани, которая вообще редко высказывала мнение
вслух, а тем более никогда не злобствовала. Только тут Скарлетт поняла, что
Уилксы и Гамильтоны способны распаляться не меньше, а наоборот — даже сильнее,
чем О’Хара.
— Мне и так уже надоело слушать, как люди критикуют
тебя, дорогая, — сказала Мелани, — а эта капля переполнила чашу, и я
намерена кое-что предпринять. А ведь все потому, что люди завидуют тебе из-за
твоего ума и успеха. Ты сумела преуспеть там, где даже многие мужчины потерпели
крах. Только не обижайся на меня, дорогая. Я ведь вовсе не хочу сказать, что ты
в чем-то перестала быть женщиной или утратила женскую прелесть, хотя многие это
утверждают. Ничего подобного. Просто люди не понимают тебя и к тому же не
выносят умных женщин. Однако то, что ты — умная и так преуспела в делах, не
дает людям права говорить, будто вы с Эллин… Силы небесные!
Она произнесла это так пылко, что в устах мужчины это
звучало бы как богохульство. Скарлетт смотрела на нее во все глаза, напуганная
столь неожиданным взрывом.
— И еще являются ко мне со своей грязной ложью — и
Арчи, и Индия, и миссис Элсинг! Да как они посмели? Миссис Элсинг, конечно, тут
не было! У нее действительно не хватило мужества.
Но она всегда ненавидела тебя, дорогая, потому что ты
пользовалась большим успехом, чем Фэнни. И потом она так взбесилась, когда ты
отстранила Хью от управления лесопилкой. Но ты была абсолютно права. Он
совершенно никчемный, неповоротливый, ни на что не годный человек! — Так
Мелани одной фразой расправилась с товарищем детских игр и ухажером дней
юности. — А вот за Арчи я виню себя. Не следовало мне давать этому старому
негодяю приют. Все мне об этом говорили, но я не слушала. Ему, видите ли, не
нравится, дорогая, что ты пользуешься трудом каторжников, но кто он такой,
чтобы критиковать тебя? Убийца — да к тому же убил-то он женщину! И после
всего, что я для него сделала, он является ко мне и говорит… Да я бы нисколько
не пожалела, если бы Эшли пристрелил его. Ну, словом, я его выпроводила с такой
отповедью, что уж можешь мне поверить! И он уехал из города.
Что же до Индии, этого подлого существа! Дорогая моя, я,
конечно, сразу заметила, как только увидела вас вместе, что она завидует тебе и
ненавидит, потому что ты красивее ее и у тебя столько поклонников. А особенно
она возненавидела тебя из-за Стюарта Тарлтона. Она ведь так сокрушалась по
Стюарту.., словом, неприятно говорить такое о своей золовке, но мне кажется, у
нее помутилось в голове, потому что она все время только о Стюарте и думает!
Другого объяснения ее поступкам я не нахожу… Я сказала ей, чтобы она никогда
больше не смела переступать порог этого дома, и если я услышу, что она хотя бы
шепотом намекнет на подобную гнусность, я.., я при всех назову ее лгуньей!
