Добрая половина Атланты была в родстве или считала себя в
родстве с Мелани и Индией. Разветвленная сеть кузенов, троюродных братьев,
сестер, племянниц и всяких дальних родственников была столь сложной и
запутанной, что никто, кроме уроженца Джорджии, не мог бы в этом разобраться.
Они всегда представляли собой единый клан, который, стоило прийти беде, смыкал
щиты и образовывал непробиваемую фалангу, каковы бы ни были мнения
родственников друг о друге и о поведении тех или иных из них. Если не считать
партизанской войны тети Питти против дяди Генри, над которой многие годы весело
потешались все родственники, между членами клана внешне всегда поддерживались
добрые отношения. Как большинство семей в Атланте, это были милые,
уравновешенные, сдержанные люди, не склонные даже мягко журить друг друга.
Но сейчас клан раскололся надвое, и город мог наслаждаться
зрелищем кузенов и кузин в пятом или шестом колене, которые принимали разные
стороны в этом скандале, потрясшем всю Атланту. Это принесло немало трудностей
и осложнений и той половине города, которая не состояла с ними в родстве, ибо
требовало от людей предельного такта и долготерпения: ведь война между Индией и
Мелани произвела раскол почти в каждом кружке или собрании. Поклонники Талии,
Кружок шитья для вдов и сирот Конфедерации, Ассоциация по благоустройству могил
наших доблестных воинов. Субботний музыкальный кружок. Дамское вечернее
общество котильона, Кружок по устройству библиотек для юношества — все были
вовлечены в эту вражду, как и четыре церкви, вместе с Дамами-попечительницами и
миссионерскими обществами. И все зорко следили за тем, чтобы члены враждующих
групп не оказались в одном и том же комитете.
В дни приемов у себя дома от четырех до шести матроны
Атланты пребывали в непрерывном трепыхании и страхе, как бы Мелани и Скарлетт
не явились и не застали у них в гостиной Индию и преданных ей родственников. Из
всей семьи больше всего страдала тетя Питти. Именно Питти, всегда стремившаяся
к тому, чтобы уютно жить в окружении любящих родственников, и сейчас готовая
служить и вашим и нашим. Но ни те, ни другие не допускали этого.
Индия жила с тетей Питти, и если Питти встанет на сторону
Мелани, как ей бы хотелось, Индия тут же уедет. А если Индия уедет, что
станется тогда с бедненькой Питти? Она же не может жить одна. Ей пришлось бы
тогда поселить у себя чужого человека, либо заколотить дом и переехать к
Скарлетт. А тетя Питти смутно догадывалась, что капитану Батлеру это может не
понравиться. Или же ей пришлось бы поселиться у Мелани и спать в крошечной
каморке, которая служила детской для Бо.
Питти не слишком обожала Индию — она робела перед ней: уж
очень Индия была сухая, жесткая, непреклонная в суждениях. Но она позволяла
Питти сохранять уютный образ жизни, а для Питти соображения личного комфорта
всегда больше значили, чем проблемы морали. Так что Индия продолжала жить у
Питти.
Однако ее присутствие в доме превратило тетю Питти в центр
бури, ибо и Скарлетт и Мелани считали, что она стала на сторону Индии. Скарлетт
решительно отказалась увеличить содержание Питти, пока Индия находится под
одной с ней крышей. Эшли же каждую неделю посылал Индии деньги, и каждую неделю
Индия молча гордо возвращала чек — к великому огорчению и испугу Питти. С
деньгами в красном кирпичном доме было бы совсем плохо, если бы не дядя Генри,
хотя Питти и унижало то, что приходится брать деньги у него.
Питти любила Мелани больше всех на свете, за исключением
себя самой, а теперь Мелани держалась с ней холодно и вежливо, как чужой
человек. Хотя она жила, по сути дела, на заднем дворе тети Питти, она ни разу
не прошла через изгородь, а в свое время бегала туда-сюда по десять раз в день.
Питти заходила к ней, и плакала, и изливалась в любви и преданности, но Мелани
всегда отказывалась что-либо с ней обсуждать и никогда не отдавала визитов.
Питти прекрасно понимала, что она обязана Скарлетт, — по сути дела,
жизнью. В те черные дни после войны, когда Питти встала перед выбором — либо
принять помощь брата Генри, либо голодать, именно Скарлетт взялась вести ее
дом, кормить ее, одевать, именно благодаря ей могла тетя Питти высоко держать
голову в атлантском обществе. Да и после того как Скарлетт вышла замуж и
перебралась в собственный дом, она была — сама щедрость. А этот страшный
таинственный капитан Батлер.., после того как он заходил к ней со Скарлетт,
Питти не раз обнаруживала у себя на столике новенький кошелек, набитый
банкнотами, или в шкатулке для шитья — кружевной платочек, завязанный в узелок,
а в нем — золотые монеты. Ретт всякий раз клялся, что понятия ни о чем не имеет,
и без обиняков заявлял, что это наверняка от тайного поклонника — не иначе как
от шаловливого дедушки Мерриуэзера.
Да, Мелани дарила Питти свою любовь, Скарлетт дарила
обеспеченную жизнь, а что дарила ей Индия? Ничего, кроме своего присутствия,
которое избавляло Питти от необходимости нарушить приятное течение жизни и
самой принимать решения. Все это было очень грустно и так бесконечно вульгарно,
и Питти, которая в жизни не приняла ни одного решения, махнула на все рукой —
пусть идет, как идет, однако же проводила немало времени в безутешных рыданиях.
В конце концов, кое-кто искренне поверил в то, что Скарлетт
ни в чем не виновата, — поверил не из-за ее личных достоинств, а потому,
что этому верила Мелани. Иные поверили с оговорками, но были любезны со
Скарлетт и посещали ее, потому что любили Мелани и хотели сохранить ее любовь.
Сторонники же Индии лишь холодно с нею раскланивались, а некоторые даже открыто
грубили. Эти последние ставили Скарлетт в неловкое положение, раздражали, но
она понимала, что если бы Мелани так быстро не пришла ей на помощь, весь город
был бы сейчас против нее, она бы стала изгоем.
Глава 56
Ретт отсутствовал целых три месяца, и за все это время
Скарлетт не получила от него ни слова. Она не знала ни где он, ни сколько
продлится его отсутствие. Она даже понятия не имела, вернется ли он вообще. Все
это время она занималась своими делами, высоко держа голову и глубоко страдая в
душе. Она не очень хорошо себя чувствовала, но, побуждаемая Мелани, каждый день
бывала в лавке и старалась хотя бы внешне поддерживать интерес к лесопилкам.
Впервые лавка тяготила ее, и хотя она принесла тройной доход по сравнению с
предыдущим годом — деньги так и текли рекой, — Скарлетт не могла заставить
себя интересоваться этим делом, была резка и груба с приказчиками. Лесопилка
Джонни Гэллегера тоже процветала, и на лесном складе без труда продавали все
подчистую, но что бы Джонни ни говорил и ни делал, все раздражали ее. Джонни,
будучи, как и она, ирландцем, наконец вспылил от ее придирок и, пригрозив, что
уйдет, произнес на этот счет длинную тираду, которая кончилась так: «На этом я
умываю, мэм, руки, и проклятье Кромвеля да падет на ваш дом». Чтобы утихомирить
его, Скарлетт пришлось долго и униженно перед ним извиняться.
На лесопилке Эшли она не была ни разу. Не заходила она и в
контору на лесном складе, если могла предположить, что он там. Она знала, что
он избегает ее, знала, что ее частое присутствие в доме по настоятельной
просьбе Мелани было для него мукой. Они никогда не оставались вдвоем, ни разу не
говорили, а ей не терпелось задать ему один вопрос. Ей так хотелось знать, не
возненавидел ли он ее, а также что он сказал Мелани, но Эшли держался от нее на
расстоянии и беззвучно молил не заговаривать с ним. Ей было невыносимо видеть
его лицо, постаревшее, измученное раскаянием, а то, что его лесопилка каждую
неделю приносила лишь убытки, тем более раздражало ее, но она молчала.
