— Чтоб вам пропасть! Вы что же, хотите сказать..,
господи, Эшли, неужели вы купились на эти разглагольствования преподобного
Уоллеса насчет грязных денег?
— Мне не надо было покупаться. Я был убежден в этом
задолго до того, как Уоллес начал произносить свои проповеди.
— Тогда, значит, вы считаете, что все мои деньги —
грязные? — воскликнула Скарлетт, начиная злиться. — Потому что на
меня работали каторжники, и у меня есть салун, и…
Она вдруг умолкла. Вид у обоих Уилксов был смущенный, а Ретт
широко улыбался. «Черт бы его подрал, — в пылу гнева подумала
Скарлетт. — Он, как и Эшли, считает, что я опять суюсь не в свои дела. Так
бы взяла и стукнула их головами, чтобы лбы затрещали!..» Она постаралась
проглотить свой гнев и принять вид оскорбленного достоинства, но это ей не
слишком удалось.
— В общем-то, меня ведь это не касается, —
промолвила она.
— Скарлетт, только не считайте, что я осуждаю вас!
Ничего подобного! Просто мы по-разному смотрим на многое и то, что хорошо для
вас, может быть совсем не хорошо для меня.
Ей вдруг захотелось остаться с ним наедине, отчаянно
захотелось, чтобы Ретт и Мелани были на другом конце света, и тогда она могла
бы крикнуть ему: «Но я хочу смотреть на все так же, как ты! Скажи мне только —
как, чтобы я поняла и стала такой же!» Но в присутствии Мелани, которую от
огорчения била дрожь, и Ретта, стоявшего прислонясь к стене и с усмешкой
глядевшего на нее, она могла лишь сказать как можно более холодно, оскорбленным
тоном:
— Конечно, это ваше дело, Эшли, и я и не помышляю учить
вас, как и что делать. Но я все же должна сказать, что не понимаю вашей позиции
и ваших суждений.
Ах, если они были одни и она не была вынуждена говорить с
ним так холодно, произносить эти слова, которые огорчали его!
— Я обидел вас, Скарлетт, хотя вовсе этого не хотел.
Поверьте и простите меня. В том, что я сказал, нет ничего непонятного. Просто я
действительно верю, что деньги, нажитые определенным путем, редко приносят
счастье.
— Но вы не правы! — воскликнула она, не в силах
больше сдерживаться. — Посмотрите на меня! Вы же знаете, откуда у меня
деньги. И вы знаете, как обстояло дело до того, как они у меня появились! Вы же
помните ту зиму в Таре, когда в доме стоял такой холод, и мы резали ковры,
чтобы сделать подметки для туфель, и нечего было есть, и мы ломали голову, не
зная, где будем брать деньги на обучение Бо и Уэйда! Пом…
— Я все помню, — устало сказал Эшли, — но я
предпочел бы это забыть.
— Ну, вы едва ли можете сказать, что кто-либо из нас
был тогда счастлив, верно? А посмотрите на нас сейчас! У вас милый дом и
хорошее будущее. А есть ли у кого-нибудь более красивый дом, чем у меня, или
более нарядные платья, или лучшие лошади? Ни у кого нет такого стола, как у
меня, никто не устраивает лучших приемов, и у моих детей есть все, что они
хотят. Ну, а откуда я взяла деньги, чтобы все это стало возможным? Сорвала с
дерева? Нет, сэр! Каторжники и арендная плата с салуна, и…
— Не забудьте про того убитого янки, — вставил
Ретт. — Ведь это с него все началось.
Скарлетт стремительно повернулась к нему, резкие слова уже
готовы были сорваться у нее с языка.
— И эти деньги сделали вас очень, очень счастливой,
верно, дорогая? — спросил он этаким сладким, ядовитым тоном.
Скарлетт поперхнулась, открыла было рот, быстро оглядела
всех троих. Мелани чуть не плакала от неловкости, Эшли вдруг помрачнел и замкнулся,
а Ретт наблюдал за ней поверх своей сигары и явно забавлялся. Она хотела было
крикнуть: «Ну конечно же, они сделали меня счастливой!» Но почему-то не смогла
этого произнести.
Глава 58
Скарлетт заметила, что после ее болезни Ретт изменился, но
не была уверена, нравится ли ей то, что с ним произошло. Он стал воздержан в
выпивке, спокоен и всегда чем-то озабочен. Он чаще ужинал теперь дома, добрее
относился к слугам, больше уделял внимания Уэйду и Элле. Он никогда не
вспоминал прошлое, даже если это было что-то приятное, и, казалось, молча
запрещал и. Скарлетт касаться этого в разговоре. Скарлетт вела себя мирно — от
добра добра не ищут, — и жизнь текла довольно гладко — с внешней стороны.
Ретт держался безразлично-вежливого тона, который принял в отношении нее, когда
она начала выздоравливать, не говорил ей колкостей, мягко растягивая слова, и
не ранил своим сарказмом.
Она поняла теперь, что, распаляя ее раньше своими ехидными
замечаниями и вызывая на горячие споры, он поступал так потому, что его трогало
все, что она делает и говорит. Сейчас же она не знала, трогает ли его хоть
что-то. Он был вежлив и безразличен, и ей не хватало его заинтересованности —
пусть даже ехидной, — не хватало былых пререканий и перепалок.
Он держался с ней мило, но так, точно она ему совсем чужая,
и глаза его, раньше неотрывно следившие за ней, вот так же следили теперь за
Бонни. Такое было впечатление, точно бурный поток его жизни направили в узкий
канал. Порою Скарлетт казалось, что если бы Ретт уделял ей половину того внимания
и нежности, которыми он окружал Бонни, жизнь стала бы иной. Порой ей было даже
трудно улыбнуться, когда люди говорили: «До чего же капитан Батлер обожествляет
свою девочку!» Но если она не улыбнется, людям это может показаться странным, а
Скарлетт не хотелось признаваться даже себе в том, что она ревнует к маленькой
девочке, тем более что эта девочка — ее любимое дитя. Скарлетт всегда хотелось
занимать главное место в сердцах окружающих, а сейчас ей стало ясно, что Ретт и
Бонни всегда будут занимать главное место в сердце друг друга.
Ретт часто возвращался домой поздно ночью, но всегда был
трезв. Скарлетт нередко слышала; как он тихонько насвистывал, проходя по
площадке мимо ее закрытой двери. Иногда вместе с ним в дом приходили какие-то
люди и сидели в столовой, разговаривая за коньяком. Это были не те люди, с
которыми он пил в первый год после их свадьбы. Богатые «саквояжники»,
подлипалы, республиканцы не появлялись больше в доме по его приглашению.
Скарлетт, подкравшись на цыпочках к перилам лестничной площадки, прислушивалась
и, к своему изумлению, часто слышала голоса Рене Пикара, Хью Элсинга, братьев
Симмонсов и Энди Боннелла. И всегда там были дедушка Мерриуэзер и дядя Генри.
Однажды, к своему удивлению, она услышала голос доктора Мида. А ведь все эти
люди когда-то считали, что Ретта мало повесить!
Эта группа была неразрывно связана в ее сознании со смертью
Фрэнка, а поздние возвращения Ретта еще больше приводили ей на память времена,
предшествовавшие налету ку-клукс-клана, когда Фрэнк расстался с жизнью. Она с
ужасом вспоминала слова Ретта о том, что он даже готов вступить в этот их
чертов клан, лишь бы стать уважаемым гражданином, хотя он надеется, что господь
бог не наложит на него столь тяжкого испытания. А что, если Ретт, как Фрэнк…
