Ретт круто повернулся к ней, лицо его стало жестким.
— А что тут плохого в том, что девочка сидит у отца на
коленях, пока он разговаривает с друзьями? Вам, возможно, кажется, что это
выглядит глупо, но это вовсе не так. Люди надолго запомнят, что Бонни сидела у
меня на коленях, когда я помогал выкуривать республиканцев из этого штата. Люди
надолго запомнят.. — Лицо его утратило жесткость, в глазах загорелся
лукавый огонек. — А вы знаете, когда Бонни спрашивают, кого она больше
всех любит, она говорит: «папочку и димикатов». А когда спрашивают, кого она
больше всех не любит, она говорит: «подъипал». Люди, слава богу, помнят такое.
— И вы, очевидно, говорите ей, что я —
подлипала! — не в силах сдержать ярость, громко воскликнула Скарлетт.
— Папочка! — прозвенел детский голосок, на этот
раз с возмущением, и Ретт, смеясь, вошел в комнату дочери.
В октябре того года губернатор Баллок покинул свой пост и
бежал из Джорджии. Разграбление общественных фондов, непомерные траты и
коррупция достигли при его правлении таких размеров, что здание рухнуло под собственной
тяжестью. Даже в партии Баллока произошел раскол — столь велико было
негодование публики. Демократы имели теперь большинство мест в законодательном
собрании, и это означало лишь одно. Баллок, узнав, что собрание намеревается
расследовать его деятельность, и опасаясь, что ему предъявят импичмент, то есть
отрешат от должности и посадят в тюрьму, — не стал ждать. Он тайком,
поспешно удрал, позаботившись о том, чтобы его прошение об отставке было
обнародовано лишь после того, как сам он благополучно достигнет Севера.
Когда весть об этом облетела город — через неделю после
бегства Баллока, — Атланта себя не помнила от возбуждения и радости. Улицы
заполнились народом, мужчины смеялись и, поздравляя друг друга, обменивались
рукопожатиями; женщины целовались и плакали. Все праздновали и устраивали
приемы, и пожарные были заняты по горло, воюя с пламенем, загоравшимся от
шутих, которые пускали на радостях мальчишки.
Опасность уже позади! Реконструкция почти закончилась! На
всякий случай в губернаторах оставили республиканца, но в декабре предстояли
новые выборы, и никто не сомневался в том, каковы будут их результаты. А когда
выборы наступили, несмотря на отчаянные усилия республиканцев, в Джорджии
губернатором снова стал демократ.
И люди тоже радовались, тоже волновались, но иначе, чем
тогда, когда удрал Баллок. Радость была менее буйная, более прочувствованная,
люди от всей души благодарили бога, и все церкви были полны, и священники
возносили хвалу господу за избавление штата. К восторгу и радости примешивалась
гордость — гордость за то, что в Джорджии удалось восстановить прежнее
правление, несмотря на все усилия Вашингтона, несмотря на присутствие армии,
несмотря на наличие «саквояжников», подлипал и местных республиканцев. Семь раз
конгресс принимал акты, направленные на то, чтобы раздавить штат, оставить его
на положении завоеванной провинции, трижды армия отменяла гражданские законы. В
законодательное собрание проникли негры, алчные чужеземцы правили штатом,
частные лица обогащались за счет общественных фондов. Джорджия лежала
раздавленная, беспомощная, измученная, оплеванная. А теперь, невзирая ни на
что, она снова стала сама собой, и все это — благодаря усилиям своих граждан.
Столь неожиданный поворот в судьбе республиканцев не всеми
был воспринят как великое счастье. Уныние воцарилось в рядах подлипал,
«саквояжников» и самих республиканцев. Гелерты и Хандоны, явно узнав об
отставке Баллока еще до того, как это стало широко известно, неожиданно
покинули город и растворились в небытии, откуда они и появились. Оставшиеся в
Атланте «саквояжники» и подлипалы чувствовали себя неуверенно — напуганные
случившимся, они жались друг к другу в поисках взаимной поддержки, гадая, какие
из их темных делишек выплывут на свет в связи с начавшимся расследованием. Они уже
не держались с высоким пренебрежением. Они были потрясены, растеряны, испуганы.
И дамы, посещавшие Скарлетт, повторяли снова и снова:
«Ну, кто бы мог подумать, что так все повернется? Мы все
считали губернатора всемогущим. Мы считали, что он здесь — навеки. Мы считали…»
Скарлетт была не меньше их потрясена поворотом событий, хотя Ретт и
предупреждал ее о том, в каком направлении они будут развиваться. И она вовсе
не жалела, что Баллока не стало, а демократы вернулись к власти. Хотя никто бы
этому не поверил, но и она восприняла с мрачной радостью известие о том, что
господству янки наступил конец. Слишком живо она помнила, как ей пришлось
изворачиваться в первые дни Реконструкции, как она страшилась, что солдаты и
«саквояжники» отберут у нее деньги и собственность. Она помнила, как была
беспомощна, какой панический страх обуревал ее оттого, что она не в силах была
ничего предпринять, какую питала ненависть к янки, навязавшим Югу свое жестокое
правление. И эта ненависть к янки никогда у нее не иссякала. Но пытаясь
наиболее достойно выйти из положения, пытаясь добиться полной безопасности и
уверенности в завтрашнем дне, она шагала в ногу с победителями. При всей своей
нелюбви к ним, она окружила себя ими, порвала узы, связывавшие ее со старыми
друзьями и прежним образом жизни. А теперь власть победителей испарилась.
Скарлетт поставила на то, что правлению Баллока не будет конца, — и
проиграла.
Озираясь вокруг в то рождество 1871 года, самое счастливое
рождество для штата за последние десять лет, Скарлетт испытывала чувство
глубокого беспокойства. Она не могла не видеть, что Ретт, которого раньше все
ненавидели в Атланте, стал теперь одним из самых популярных жителей города, ибо
он смиренно отрекся от республиканской ереси и отдавал все свое время, деньги,
труд и разум Джорджии, помогая ей вернуться к былому благополучию. Когда он
ехал по улицам, улыбаясь, приподнимая шляпу в знак приветствия, с маленьким
голубым комочком — Бонни, торчавшим впереди него в седле, все тоже улыбались
ему, охотно с ним заговаривали и дружелюбно поглядывали на девочку. А она,
Скарлетт…
Глава 59
Всем было известно, что Бонни Батлер ни в чем не знает
удержу и что ей нужна твердая рука, но все так любили девочку, что ни у кого не
хватало духу проявить необходимую твердость. Впервые она вышла из повиновения
во время поездки с отцом. Когда она была с Реттом в Новом Орлеане и Чарльстоне,
ей позволяли допоздна сидеть со взрослыми и она часто засыпала у отца на руках
в театре, ресторанах и за карточным столом. С тех пор только силой можно было заставить
ее лечь в постель одновременно с послушной Эллой. Пока Бонни была с Реттом, он
позволял ей носить любые платья, и с той поры она поднимала скандал всякий раз,
как Мамушка пыталась надеть на нее бумажное платье и передничек вместо голубого
тафтового платья с кружевным воротничком.
Вернуть то, что было упущено, пока девочка жила вне дома, и
позже, когда Скарлетт заболела и находилась в Таре, не представлялось уже
возможным. Бонни росла, и Скарлетт пыталась приструнивать ее, пыталась смягчить
ее нрав и не слишком баловать, но все эти усилия почти ничего не давали. Ретт
всегда брал сторону ребенка, какими бы нелепыми ни были желания Бонни и как бы
возмутительно она себя ни вела. Он поощрял ее, когда она говорила, подражая
взрослым, и относился к ней, как к взрослой, выслушивая с Серьезным видом ее
суждения и прикидываясь, будто следует им. В результате Бонни могла оборвать
кого угодно из старших, перечила отцу и осаживала его. Он же только смеялся и
не разрешал Скарлетт даже хлопнуть девочку по руке в наказание.
