При этих словах рыдания подступили к горлу Скарлетт, и она
зажала рукой рот. Она сейчас заревет как ребенок, закричит: «Я была сущим
дьяволом! Я столько причинила тебе зла! Ничего я для тебя никогда не делала! Я
все делала только для Эшли».
Она резко поднялась, прикусив палец, чтобы сдержаться. И на память
ей снова пришли слова Ретта: «Она любит вас. Так что придется вам нести и этот
крест». И этот крест стал сейчас еще тяжелее. Худо было уже то, что она с
помощью всевозможных хитростей пыталась отобрать Эшли у Мелани. А теперь все
становилось еще хуже — оттого что Мелани, слепо доверявшая ей всю жизнь,
уносила с собой в могилу ту же любовь и то же доверие. Нет, сейчас она не в
состоянии ничего больше сказать. Она не может даже повторить: «Попытайся
сделать над собой усилие». Она должна дать Мелани спокойно уйти, без борьбы,
без слез, без горя.
Дверь слегка приотворилась, и на пороге появился доктор Мид,
повелительным жестом требуя, чтобы Скарлетт ушла. Она склонилась над постелью,
давясь слезами, и, взяв руку Мелани, приложила ее к своей щеке.
— Спи спокойно, — сказала она голосом более
твердым, чем даже сама ожидала.
— Обещай мне… — послышался шепот, теперь уже совсем,
совсем тихий.
— Все что угодно, дорогая.
— Капитан Батлер — будь добра к нему. Он.., он так тебя
любит.
«Ретт?» — недоумевая, подумала Скарлетт; слова Мелани
показались ей пустым звуком.
— Да, конечно, — машинально сказала она и,
легонько поцеловав руку Мелани, опустила ее на кровать.
— Скажите дамам, чтобы они шли сейчас же, — шепнул
доктор, когда она проходила мимо него.
Затуманенными от слез глазами Скарлетт увидела, как Индия и
Питти проследовали за доктором в комнату, придерживая юбки, чтобы не шуршать.
Дверь за ними закрылась, и в доме наступила тишина. Эшли нигде не было видно.
Скарлетт приткнулась головой к стене, словно капризный ребенок, которого
поставили в угол, и потерла сдавленное рыданиями горло. За дверью уходила из
жизни Мелани. И вместе с ней уходила сила, на которую, сама того не понимая,
столько лет опиралась Скарлетт. Почему, ну, почему она до сих пор не сознавала,
как она любит Мелани и как та ей нужна? Ну, кому могло бы прийти в голову, что
в этой маленькой некрасивой Мелани заключена такая сила? В Мелани, которая до
слез стеснялась чужих людей, боялась вслух выразить свое мнение, страшилась
неодобрения пожилых дам, в Мелани, у которой не хватило бы храбрости прогнать
гуся! И однако же…
Мысленно Скарлетт вернулась на многие годы назад, к тому
жаркому дню в Таре, когда серый дым стлался над распростертым телом в синем
мундире, а на верху лестницы с саблей Чарльза в руке стояла Мелани. Скарлетт
вспомнила, как подумала тогда: «Какая глупость! Ведь Мелани этой саблей даже
взмахнуть не могла бы!» Но сейчас она знала, что, случись такая необходимость,
Мелани ринулась бы вниз по лестнице и убила бы того янки — или была бы убита
сама.
Да, Мелани в тот день стояла, сжимая клинок в маленькой
руке, готовая сразиться за нее, Скарлетт. И сейчас, с грустью оглядываясь
назад, Скарлетт поняла, что Мелани всегда стояла рядом с клинком в руке, —
стояла неназойливо, словно тень, любя ее, сражаясь за нее со слепой страстной
преданностью, сражаясь с янки, с пожаром, с голодом, с нищетой, с общественным
мнением и даже со своими любимыми родственниками.
Скарлетт почувствовала, как мужество и уверенность в своих
силах покидают ее, ибо она поняла, что этот клинок, сверкавший между нею и
миром, сейчас навеки вкладывается в ножны.
«Мелани — единственная подруга, которая по-настоящему меня
любила. Да она для меня и была как мама, и все, кто знал ее, всегда цеплялись
за ее юбки».
Внезапно у нее возникло такое чувство, будто это Эллин лежит
за закрытой дверью и вторично покидает мир. И Скарлетт вдруг снова очутилась в
Таре, а вокруг нее шумел враждебный мир, и она была в отчаянии от сознания, что
не сможет смотреть жизни в лицо, не чувствуя за своим плечом необычайную силу
этой слабой, мягкой, нежной женщины.
Скарлетт стояла в холле, испуганная, не зная, на что
решиться; яркий огонь в камине гостиной отбрасывал на стены высокие призрачные
тени. В доме царила полнейшая тишина. И эта тишина проникала в нее, словно
мелкий, все пропитывающий дождь. Эшли! Где же Эшли?
Она зашла в гостиную в поисках его — так продрогшая собака
ищет огня, — но Эшли там не было. Надо его найти. Она открыла силу Мелани,
и свою зависимость от этой силы в ту минуту, когда теряла Мелани навсегда, но
ведь остался же Эшли. Остался Эшли — сильный, мудрый, способный оказать
поддержку. В Эшли и его любви она будет черпать силу — чтобы побороть свою
слабость, черпать мужество — чтобы прогнать свои страхи, черпать успокоение, —
чтобы облегчить горе.
«Должно быть, он у себя в комнате», — подумала она и,
пройдя на цыпочках через холл, тихонько постучала к нему в дверь. Ответа не
последовало, и она открыла дверь. Эшли стоял у комода, глядя на заштопанные
перчатки Мелани. Сначала он взял одну перчатку и посмотрел на нее, точно
никогда прежде не видел, потом осторожно положил, словно, она была стеклянная,
и взял другую.
Скарлетт дрожащим голосом произнесла: «Эшли!» Он медленно
повернулся и посмотрел на нее. Его серые глаза уже не были затуманенными,
отчужденными, а — широко раскрытые — смотрели на нее. И она увидела в них
страх, схожий с ее страхом, беспомощность еще большую, чем та, которую
испытывала она, растерянность более глубокую, чем она когда-либо знала. Чувство
страха, обуявшее ее в холле, стало еще острее, когда она увидела лицо Эшли. Она
подошла к нему.
— Я боюсь, — сказала она. — Ах, Эшли, обними
меня. Я так боюсь!
Он не шевельнулся, а лишь смотрел на нее, обеими руками
сжимая перчатку. Скарлетт дотронулась до его плеча и прошептала:
— Что с тобой?
Его глаза пристально смотрели на нее, ища, отчаянно ища
чего-то и не находя. Наконец он заговорил, и голос его был какой-то чужой.
— Мне недоставало тебя, — сказал он. — Я
хотел побежать, чтобы найти тебя — как ребенок, который ищет утешения, — а
нашел я сейчас такого же ребенка, только еще более испуганного, который
прибежал ко мне.
— Но ты же.., ты же не боишься! — воскликнула
она. — Ты никогда ничего не боялся… А вот я… Ты всегда был такой сильный…
— Если я был когда-либо сильный, то лишь потому, что
она стояла за моей спиной, — сказал он, голос его сломался, он посмотрел
на перчатку и разгладил на ней пальцы. — И.., и.., вся сила, какая у меня
была, уходит вместе с ней.
В его тихом голосе было такое безысходное отчаяние, что Скарлетт
убрала руку с его плеча и отступила. В тяжелом молчании, воцарившемся между
ними, она почувствовала, что сейчас действительно впервые в жизни поняла его.
