Она мчалась по сумеречной улице, пригнув голову, с бешено
колотящимся сердцем, ночной, сырой воздух прилипал к ее губам, деревья над
головой угрожали ей чем-то. Но где-то, где-то в этом диком краю сырой тишины
должен же быть приют! Она спешила задыхаясь вверх по холму, мокрые юбки холодом
били по лодыжкам, легкие, казалось, вот-вот разорвутся, тугой корсет впивался в
ребра, давил на сердце.
Внезапно перед глазами ее возник огонек, целый ряд огоньков,
неясных, мерцающих, но настоящих огоньков. В ее кошмарах никогда не было
огоньков — только серый туман. Сознание Скарлетт зацепилось за эти огоньки.
Огоньки — это безопасность, это люди, это реальность, и она резко остановилась,
сжимая руки, стараясь побороть панику, напряженно вглядываясь в ряд газовых
фонарей, подсказывавших ее смятенному уму, что она — в Атланте, на Персиковой
улице, а не в сером мире призраков и сна.
Тяжело дыша, она опустилась на каменную тумбу, к которой
подъезжают кареты, стараясь совладеть с нервами, словно это были веревки,
выскальзывавшие из рук.
«Я бежала… Бежала как сумасшедшая! — думала она, и хотя
ее все еще трясло, но страх уже проходил, сердце же все еще колотилось до
тошноты. — Но куда я бежала?» Ей стало легче дышать — она сидела, прижав
руки к груди, и смотрела вдоль Персиковой улицы. Там, на самой вершине холма,
стоит ее дом. Отсюда казалось, что во всех окнах — свет, свет, бросавший вызов
туману. Дом! Вот это — реальность! Она смотрела на еще далекий, смутно
очерченный силуэт дома с благодарностью, с жадностью, и что-то похожее на
умиротворение снизошло на нее.
Домой! Вот куда ей хотелось. Вот куда она бежала. Домой — к
Ретту!
Стоило Скарлетт осознать это, как с нее словно свалились
путы, а вместе с ними — страх, преследовавший ее с той ночи, как она добралась
до Тары и обнаружила, что ее мир рухнул. Тогда, вернувшись в Тару, она
обнаружила, что никакой уверенности в завтрашнем дне нет и в помине и не осталось
ни силы, ни мудрости, ни любви и нежности, ни понимания — ничего, что
привносила в жизнь Эллин и что служило ей, Скарлетт, опорой в юности. И хотя с
той ночи Скарлетт сумела материально обезопасить себя, в своих снах по-прежнему
была испуганным ребенком, тщетно искавшим утраченную уверенность в завтрашнем
дне, свой утраченный мир.
Сейчас она поняла, какое прибежище искала во сне, кто был
источником тепла и безопасности, которых она никак не могла обрести среди
тумана. Это был не Эшли — о, вовсе не Эшли! В нем нет тепла, как нет его в
блуждающих огнях, с ним ты не чувствуешь себя в безопасности, как не чувствуешь
себя в безопасности среди зыбучих песков. Это был Ретт — Ретт, который своими
сильными руками может обнять ее, на чью широкую грудь она может положить свой
усталую голову, чьи подтрунивания и смех помогают видеть вещи в их истинном
свете. Ретт, который полностью понимает ее, потому что он, подобно ей, видит
правду как она есть, а не затуманенную всякими так называемыми высокими
представлениями о чести, самопожертвовании или вере в человеческую натуру. И он
любит ее! Почему она до сих пор никак не могла понять, что он любит ее,
несмотря на свои колкости, свидетельствовавшие вроде бы об обратном! Мелани вот
поняла и уже на краю могилы сказала: «Будь подобрее к нему».
«О, — подумала она, — Эшли не единственный до
глупости слепой человек. Мне бы следовало давно это понять».
На протяжении многих лет она спиною чувствовала каменную
стену любви Ретта и считала ее чем-то само собою разумеющимся — Как и любовь
Мелани, — теша себя мыслью, будто черпает силу только в себе. И так же,
как она поняла сегодня, что Мелани всегда была рядом с нею в ее жестоких
сражениях с жизнью, — поняла она сейчас и то, что в глубине, за нею всегда
молча стоял Ретт, любивший ее, понимавший, готовый помочь. Ретт, который на
благотворительном базаре, увидев нетерпение в ее глазах, пригласил ее на танец;
Ретт, который помог ей сбросить с себя путы траура; Ретт, увезший ее сквозь
пожары и взрывы в ту ночь, когда пала Атланта; Ретт, утешавший ее, когда она с
криком просыпалась, испуганная кошмарами, — да ни один мужчина не станет
такого делать, если он не любит женщину до самозабвения!
С деревьев на нее капало, но она этого даже не замечала.
Вокруг клубился туман, но она не обращала на это внимания. Думая о Ретте,
вспоминая его смуглое лицо, сверкающие белые зубы, черные живые глаза, она
почувствовала, как дрожь пробежала у нее по телу.
«А ведь я люблю его, — подумала она и, как всегда,
восприняла эту истину без удивления, словно ребенок, — принимающий
подарок. — Я не знаю, как давно я его люблю, но это правда. И если бы не
Эшли, я бы уже давно это поняла. Мне никогда не удавалось увидеть мир в
подлинном свете, потому что между мною и миром всегда стоял Эшли».
Она любила его — негодяя, мерзавца, человека без чести и
совести, во всяком случае в том смысле, в каком Эшли понимал честь. «Да ну его
к черту, этого Эшли с его честью! — подумала она. — Из-за своего
понятия о чести Эшли всегда предавал меня. Да, с самого начала, когда он ходил
к нам, хотя знал, что его семья хочет, чтобы он женился на Мелани. А вот Ретт
никогда меня не предавал — даже в ту страшную ночь, когда у Мелани был прием и
он должен был бы свернуть мне шею. Даже в ту ночь, когда пала Атланта и он
оставил меня на дороге, он знал, что я — в безопасности, он знал, что я
как-нибудь выкручусь. Даже тогда, в тюрьме инки, когда он повел себя так, будто
мне придется расплатиться с ним за те деньги, которые он мне даст. Он никогда
бы насильно не овладел мною. Он просто испытывал меня. Он меня все время любил.
А я как низко себя с ним вела! Сколько раз я его, обижала, а он был слишком
горд, чтобы дать мне это понять. А когда умерла Бонни… Ах, как я могла?!» Она
поднялась во весь рост и посмотрела на дом на холме. Всего полчаса тому назад
она считала, что потеряла все, кроме денег, — все, что делало жизнь
желанной: Эллин, Джералда, Бонни, Мамушку, Мелани и Эшли. Оказывается, ей надо
было потерять их всех, чтобы понять, как она любит Ретта, — любит, потому
что он сильный и беспринципный, страстный и земной, как она.
«Я все ему скажу, — думала она. — И он поймет. Он
всегда донимал. Я скажу ему, какая я была дура, и как я люблю его, и как
постараюсь все загладить». Она вдруг почувствовала себя сильной и такой
счастливой. Она уже не боялась больше темноты и тумана, и сердце у нее запело
от сознания, что никогда уже она не будет их бояться, какие бы туманы ни
клубились вокруг нее в будущем, она теперь знает, где найти от них спасение.
Она быстро пошла по улице к своему дому, и каждый квартал казался ей бесконечно
длинным. Слишком, слишком длинным. Она подобрала юбки и побежала. Но она бежала
не от страха. Она бежала, потому что в конце улицы ее ждали объятия Ретта.
Глава 63
Парадная дверь была приоткрыта, и Скарлетт, задыхаясь,
вбежала в холл и на мгновение остановилась в радужном сиянии люстры. Хотя дом
был ярко освещен, в нем царила глубокая тишина — не мирная тишина сна, а тишина
настороженная, усталая и слегка зловещая. Скарлетт сразу увидела, что Ретта нет
ни в зале, ни в библиотеке, и сердце у нее упало. А что, если он не здесь, а
где-нибудь с Красоткой или там, где он проводит вечера, когда не появляется к
ужину? Этого она, как-то не учла.
